[Редуцент]

Франкл. Что меня в нем привлекает, так это широта взгляда. Человек пережил концлагеря. Но в научной работе он не сделал из страданий и своего (безусловно, ярчайшего) опыта узника догматичной концепции. Он не поставил пережитое им во главу угла. Он говорит о концлагерях, но не так уж часто, как можно было бы ожидать от бывшего пленника. Он говорит о любви, о смысле, о самореализации и о своей работе.
Здесь я оставляю наиболее яркие отрывки его работ.

много букв!

«Допустим, я лечу на восток при боковом северном ветре. Если я возьму курс прямо на восток, меня отнесет ветром на юго-восток, но если я направлю самолет на северо-восток, то я полечу именно на восток и приземлюсь в намеченной зоне». Разве не то же самое происходит в жизни с человеком? Если мы принимаем человека таким, каков он есть, мы портим его. Если же мы считаем его таким, каким мы бы хотели его видеть, то мы даем ему возможность стать тем, кем он способен быть.

Смысл нужно найти, но нельзя выдумать. Выдумать можно
лишь субъективный, то есть совершенно иллюзорный смысл,
или вздор. Вот почему человек, отчаявшийся найти смысл
в жизни, ищет спасения от ощущения бессмысленности либо
в иллюзии смысла, либо в абсурде.

Почему же тогда возникает экзистенциальный вакуум? От-
куда он может взяться в «обществе изобилия», где созданы все
условия для удовлетворения тех потребностей, которые Мас-
лоу называет основными? Экзистенциальный вакуум возника-
ет как раз из-за того, что в таком обществе созданы условия
лишь для удовлетворения потребностей, но не для стремления
к смыслу.

Я бы сказал так: человек стремится не к самому счастью, а
к тому, что создает условия для счастья. Когда создаются такие
условия, ощущение счастья и удовлетворения возникает само
собой. При лечении пациентов, страдающих сексуальными
невротическими расстройствами, — нарушением потенции и
фригидностью, — врач постоянно убеждается в том, что эти
люди не могут почувствовать себя счастливыми именно из-за
того, что забывают о необходимости создавать условия для
счастья. Вот что является патогенным фактором. Отчего же
это происходит? Человек забывает о необходимости создавать
условия для счастья, если он полностью сосредоточен на са-
мом ощущении счастья и удовлетворения. Прав был Кьерке-
гор, когда говорил, что дверь, ведущая к счастью, открывается
наружу, и поэтому ломиться в нее бесполезно.

Сказанное озна-
чает, что в силу своей потребности в смысле человек стремит-
ся не только определить и выполнить свое предназначение в
жизни, но и сблизиться с другой человеческой индивидуаль-
ностью, полюбить другую личность. Именно выполнение сво-
его предназначения и любовь создают условия для счастья и
удовлетворения. Невротик сбивается с этого пути и напрямик
устремляется к счастью, подменяя стремление к смыслу стрем-
лением к удовольствию. Если у нормального человека ощуще-
ние удовольствия возникает лишь в виде побочного эффекта
при выполнении своего предназначения и благодаря близости
с другим человеком, то для невротика удовольствие станови
ся целью, самоцелью. Невротик одержим желанием испытать
удовольствие. И чем сильнее он стремится к удовольствию,
тем меньше он заботиться о создании условий для возникно-
вения этого ощущения, поэтому «эффект удовольствия» и не
возникает.

прежде чем проявить понимание и при-
нять судьбу как данность, нужно в полной мере проявить сози-
дательность и попытаться изменить свою судьбу. Хотя в стра-
даниях смысл жизни раскрывается полнее, чем в труде, смысл
жизни нужно искать прежде всего в созидании, поскольку
готовность терпеливо сносить ненужные страдания, обрекая
себя на мучения, которых можно избежать, — это не подвиг,
а блажь. Макс Брод говорил, что несчастье бывает «благород-
ным» и «неблагородным». Так вот, в напрасных страданиях нет
никакого благородства

Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: «Тот, кто знает, «зачем» жить, преодолеет почти любое «как».

"Мне приходилось нелегко, трудностей было предостаточно, и
если мне удалось с ними справиться, значит, в моей жизни был
какой-то смысл. Теперь я могу спокойно умереть». И хотя она
говорила все это навзрыд, остальные пациенты поняли самое
главное: неважно, полна ли жизнь человека радости или горя,
важно другое — наполнена ли она смыслом.

Если исходить из того, что гуманность предполагает чув-
ство ответственности, то можно сказать, что человек несет от-
ветственность за выполнение своего предназначения. Психо-
терапевт может помочь пациенту найти ответ на вопрос: за что
должен отвечать человек? Но пусть пациент сам решает, перед
кем он несет ответственность: перед обществом, перед челове-
чеством, перед своей совестью или перед Богом.

человеческое бытие — это по определению жизнь ради
смысла, даже если этот смысл самому человеку неведом. Че-
ловек изначально наделен своего рода интуитивным знанием
смысла; этим наитием и продиктовано так называемое стрем-
ление к смыслу. Хотим мы того или нет, мы все от колыбели
до могилы сознательно или безотчетно верим в то, что жизнь
имеет смысл. Даже самоубийцы, которые не видят смысла жить
дальше, верят в то, что если не жизнь, то хотя бы смерть имеет
смысл. Если бы самоубийца считал все бессмысленным, он не
был бы способен ни на что, даже на самоубийство.

Я уже говорил о том, что, по мнению Эйнштейна, любого
человека, который полагает, что он нашел смысл жизни, можно
назвать верующим. Похожую мысль высказал и Пауль Тиллих,
который дал такое определение религиозности: «Религиоз-
ность — это страстное стремление доискаться до смысла
жизни». Вот что пишет о вере Людвиг Витгенштейн: «Верить
в Бога значит понимать, что жизнь имеет смысл» (Дневники,
1914–1916). Во всяком случае, можно сказать, что логотера-
певт, — хоть он и занимается прежде всего психотерапией, ко-
торая относится к области психиатрии и медицины, — вправе
изучать не только так называемое стремление к смыслу, но и
стремление к абсолютному, высшему смыслу, а ведь религиоз-
ность — это по сути и есть вера в высший смысл, упование на
то, что жизнь имеет высший смысл.

Сосредоточенность на себе мешает глазу видеть.
То же самое можно сказать о человеке. Чем меньше он сосредо-
точен на себе, чем сильнее он отдается своему делу или любви
к ближнему, тем больше в нем человечности, тем ближе он к
самому себе. Восприимчивость немыслима без самозабвения,
а творчество невозможно без самоотречения.

Если бы меня спроси-
ли, почему у людей возникает чувство внутренней опусто-
шенности, я бы ответил так: животные инстинкты не подска-
зывают человеку, что ему нужно, и традиции предков уже не
учат его тому, что он должен делать. И вот, не зная, что ему
нужно и как ему следует жить, человек зачастую не может по-
нять, чего он, собственно, хочет. А значит, он либо хочет де-
лать только то, что делают другие, либо сам делает только то,
чего хотят — причем хотят от него — другие. В первом слу-
чае человек становится конформистом, во втором — жертвой
тоталитаризма.

Впрочем, у писателей есть право выбора. Современная ли-
тература не обязательно должна быть симптомом коллектив-
ного невроза. Литература может быть и лекарством от этого
невроза. Именно тот, кто пытается выбраться из омута отчая-
ния и избавиться от иллюзорного ощущения бессмысленности
жизни, призван ценой своих страданий помочь человечеству.
Живописуя свое отчаяние, он может дать читателю силы, не-
обходимые для того, чтобы превозмочь страдания, вызванные
ощущением бессмысленности жизни, или хотя бы показать чи-
тателю, что тот не одинок. И тогда ощущение бессмысленности
в душе читателя уступит место чувству общности. В этом смыс-
ле литературное произведение является и симптомом болезни,
и лекарством от болезни!
Правда, писателю, который стремится реализовать тера-
певтический потенциал литературы, не стоит поддаваться
садомазохистской тяге к нигилизму и цинизму. Произведения,
в которых автор делится с читателями чувством бессмыслен-
ности жизни, могут вызвать катарсис, однако циничная про-
поведь идеи бессмысленности жизни — это уже проявление
безответственности. Если писатель не может поспособство-
вать тому, чтобы у читателя выработался иммунитет от от-
чаяния, то он хотя бы не должен заражать читателя своим
отчаянием.

Я пересказал Митчелу повесть Толстого
«Смерть Ивана Ильича». Как вы знаете, в ней говорится о че-
ловеке, который перед смертью вдруг осознал, что у него была
совершенно бездарная жизнь. И благодаря этому прозрению
он так высоко поднялся над собой, что сумел в ретроспективе
наполнить смыслом, казалось бы, абсолютно бессмысленную
жизнь.
Эйрон Митчел — был последним заключенным, которого
казнили в газовой камере тюрьмы Сан-Квентин. И судя по его
интервью, которое он дал незадолго до казни журналисту газе-
ты «Сан-Франциско хроникл», он хорошо усвоил мораль тол-
стовской повести.
Вот наглядный пример того, что даже самого простого,
самого заурядного человека книга может научить, как нужно
жить и как нужно умирать. Так что, писатель все же не должен
забывать о своей ответственности перед обществом.


Быть человеком — значит выходить за пределы самого себя.Быть
человеком — значит всегда быть направленным на что-то или на кого-то, отдаваться делу,
которому человек себя посвятил, человеку, которого он любит, или богу, которому он
служит.

В норме наслаждение никогда не является целью человеческих стремлений. Оно
является и должно оставаться результатом, точнее, побочным эффектом достижения цели.
Достижение цели создает причину для счастья. Более того, стремиться к нему нельзя. В той мере, в какой человек делает счастье
предметом своих устремлений, он неизбежно делает его объектом своего внимания. Но тем
самым он теряет из виду причины для счастья, и счастье ускользает.

Как указал однажды Шелер, человек имеет право считаться виновным и
быть наказанным. Отрицать его вину посредством объяснения, что он есть жертва
обстоятельств, — значит отнимать у него его человеческое достоинство. Я бы сказал, что это
прерогатива человека — становиться виновным. Конечно же, на его ответственности лежит также преодоление вины.

В мире, как он описывается многими
науками, отсутствует смысл. Это, однако, означает не то, что мир лишен смысла, а лишь то,
что многие науки слепы к нему.

Свобода-это лишь
часть дела и половина правды. Быть свободным-это только негативный аспект целостного
феномена, позитивный аспект которого — быть ответственным. Свобода может выродиться
в простой произвол, если она не проживается с точки зрения ответственности.

Духовность, свобода и ответственность — это три экзистенциала человеческого
существования. Они не просто характеризуют человеческое бытие как бытие именно
человека, скорее даже они конституируют его в этом качестве. В этом смысле духовность
человека — это не просто его характеристика, а конституирующая особенность: духовное не
просто присуще человеку, наряду с телесным и психическим, которые свойственны и
животным. Духовное — это то, что отличает человека, что присуще только ему, и ему
одному.
Самолет не перестает, конечно, быть самолетом, когда он движется по земле: он может
и ему постоянно приходится двигаться по земле! Но лишь поднявшись в воздух, он
доказывает, что он самолет. Точно так же человек начинает вести себя как человек, лишь
когда он в состоянии преодолеть уровень психофизически-организмической данности и
отнестись к самому себе, не обязательно противостоя самому себе.
Эта возможность и есть существование, а существовать — значит постоянно выходить
за пределы самого себя.

Поскольку самоосуществление и самореализация вообще важны для
человеческого бытия, они достижимы лишь как результат, но не как интенция. Лишь в той
мере, в какой мы забываем себя, отдаем себя, жертвуем себя миру, тем его задачам и
требованиям, которыми пронизана наша жизнь, лишь в той мере, в какой нам есть дело до
мира и предметов вне нас, а не только до нас самих и наших собственных потребностей,
лишь в той мере, в какой мы выполняем задачи и требования, осуществляем смысл и
реализуем ценности, мы осуществляем и реализуем также самих себя.

В любой психотерапии, к которой приходилось обращаться в лагере, играло роль то,
что я назвал "стремлением к смыслу". Но в той чрезвычайной пограничной ситуации, в
которой находился человек в лагере, тот смысл, стремлению к осуществлению которого он
должен был посвятить себя, должен был быть настолько безусловным, чтобы он охватывал
не только жизнь, но и страдание и смерть. Ведь жизнь, смысл которой держится или рушится
в зависимости от того, помогает он спастись или нет, жизнь, смысл которой зависит от
милости случая, не стоила бы, пожалуй, того, чтобы вообще быть прожитой.
Это можно
пояснить следующим примером: как-то раз в лагере передо мной сидели два человека, оба
решившие покончить с собой. Оба твердили стереотипную формулу, которую то и дело
слышишь в лагере: "Мне больше нечего ждать от жизни". Нужно было попытаться
произвести в них своего рода коперниканский переворот, чтобы они уже не спрашивали,
ждать ли и что им ждать от жизни, а получили представление о том, что, наоборот, жизнь
ожидает их, что каждого из них, да и вообще каждого, что-то или кто-то ждет — дело или
человек. Действительно, очень скоро обнаружилось, что — вне зависимости от того, чего оба
узника ожидали от жизни, — их в жизни ожидали вполне конкретные задачи. Выяснилось,
что один из них издает серию книг по географии, но эта серия еще не завершена, а у второго
за границей есть дочь, которая безумно любит его. Таким образом, одного ждало дело,
другого — человек. Оба в равной мере получили тем самым подтверждение своей
уникальности и незаменимости, которая может придать жизни безусловный смысл, невзирая
на страдания.

Сильное влечение к жизни при отсутствии духовной жизни
приводило лишь к самоубийству.

Задача традиционной психотерапии — проявить в сознании глубинные явления
душевной жизни. В противоположность этому логотерапия стремится обратить сознание к
подлинно духовным сущностям. Логотерапия как практика экзистенциального анализа призвана в первую очередь привести человека к осознанию собственной ответственности —
так как осознание ответственности является основой основ человеческого существования.

Прошедшее-это тоже вид бытия, и, быть может, самый надежный. С этой
точки зрения все продуктивные действия в жизни человека могут представлять собой
"спасение" возможностей путем их реализации.

Если весь смысл жизни свести к удовольствию, в конечном итоге мы неизбежно
придем к тому, что жизнь покажется нам лишенной смысла. Удовольствие никак не может
придать жизни смысл. Ибо что такое удовольствие? Состояние. Материалист — а гедонизм
обычно связывается с материализмом — сказал бы даже, что удовольствие есть не что иное,
как состояние клеток мозга. И разве стоит жить, чувствовать, страдать и вершить дела ради
того лишь, чтобы вызвать такое состояние? Любому
несчастному, для которого вся жизнь сводится к погоне за удовольствием, пришлось бы
усомниться в каждом моменте такой жизни, будь он хоть сколько-нибудь последователен.

С точки зрения экзистенциального анализа жизненной задачи "вообще" не существует,
сам вопрос о задаче "вообще" или о смысле жизни "вообще" — бессмыслен. Он подобен
вопросу репортера, который спросил гроссмейстера: "Ну а теперь, маэстро, скажите мне,
какой самый лучший ход в шахматах?" Ни на один из подобных вопросов нельзя ответить в
общем виде; мы всегда должны учитывать конкретную ситуацию и конкретного человека.
Если бы гроссмейстер серьезно воспринял вопрос журналиста, он должен был бы ответить
следующим образом: "Шахматист должен попытаться, насколько это в его силах и насколько
позволяет противник, сделать лучший ход в любой данный момент времени". Здесь важно
выделить два положения. Во-первых, "насколько это в его силах" — то есть необходимо учитывать внутренние возможности человека, то, что мы называем характером. И во-вторых,
игрок может лишь "попытаться" сделать лучший в данной конкретной ситуации игры ход-то
есть лучший при определенном расположении фигур на доске. Если бы шахматист начинал
игру с намерением сделать лучший, в абсолютном смысле этого слова, ход, его бы одолели
вечные сомнения, он бы увлекся бесконечной самокритикой и в лучшем случае проиграл бы,
не уложившись в отведенное ему время.
В подобной ситуации находится и человек, которого мучает вопрос о смысле жизни.
Для него также подобный вопрос имеет смысл только по отношению к какой-либо
конкретной ситуации и по отношению лично к нему. Было бы неправомерно с нравственной
точки зрения и психологически ненормально упорствовать в намерении выполнить действие,
которое соответствовало бы "наивысшей" ценности, — вместо того чтобы скромно
попытаться сделать лучшее, на что человек способен в сложившейся ситуации. Стремление к
лучшему для человека просто необходимо, иначе все его усилия сведутся к нулю. Но и в то
же время он должен уметь довольствоваться лишь постепенным процессом приближения к
цели, никогда не предполагающим ее полного достижения.

Как часто мы слышим доводы о том, что смерть в конечном итоге делает жизнь
полностью бессмысленной. Что, в конце концов, все творения человека не имеют смысла,
коль скоро смерть разрушает их. Так действительно ли смерть лишает нашу жизнь смысла?
Напротив! Ибо что бы являла собой наша жизнь, будь она бесконечна? Если бы мы были
бессмертны, мы бы спокойно могли откладывать каждый свой поступок на какое угодно
время. И неважно было бы, совершим мы сейчас какой-либо поступок или не совершим;
каждое дело может быть с равным успехом сделано и завтра, и послезавтра, и через год, и
десять лет спустя. Перед лицом же смерти — как абсолютного и неизбежного конца,
ожидающего нас в будущем, и как предела наших возможностей — мы обязаны
максимально использовать отведенное нам время жизни, мы не имеем права упускать ни
единой из возможностей, сумма которых в результате делает нашу жизнь действительно
полной смысла.

Рано или поздно каждый человек сталкивается с понятием "конечность": мы осознанно
воспринимаем конец чего-либо как неизбежность, как часть сделки, заключенной нами с
жизнью. Такое восприятие жизни присуще не только героям; фактически подобное
отношение свойственно поведению любого обыкновенного человека. Когда мы идем в кино,
нас гораздо больше заботит, чтобы фильм имел какую-либо концовку вообще, чем чтобы он
обязательно заканчивался благополучно. Сам факт, что человеку нужны и кино, и театр,
служит доказательством того, что исторический аспект событий не лишен смысла. Если бы
развертывание событий во времени не имело значения для людей, они бы довольствовались
"моралью произведения", переданной в кратчайшей форме, вместо того чтобы утруждать
себя, часами высиживая в театре.

Либо жизнь имеет смысл и сохраняет его вне зависимости от того,
длинна она или коротка, воспроизводит она себя или нет, либо жизнь бессмысленна, и в этом
случае она не станет более осмысленной, даже если будет длиться долго и воспроизводить
себя. Ведь если что-либо смысла не имеет, оно его не приобретет,
даже будучи увековеченным.

Хорошо известно, что, когда одноклеточные
организмы эволюционируют в многоклеточные, это оборачивается для них потерей
бессмертия. Они лишаются и своего "всемогущества". Они меняют свою универсальность на
специфичность. К примеру, исключительно дифференцированные клетки в сетчатке глаза
выполняют такие функции, которые не может выполнить ни один другой вид клеток.
Известный принцип "разделения труда" лишает отдельную клетку исходно присущей ей
функциональной автономии и универсальности, однако утраченная клеткой способность
независимого функционирования компенсируется ее относительной специфичностью и
незаменимостью внутри организма. Чем более специфичен человек, тем менее он соответствует норме, как в смысле
средней нормы, так и в смысле идеальной. Свою индивидуальность люди оплачивают
отказом от нормальности, а случается — и отказом от идеальности. Однако значимость этой
индивидуальности, смысл и ценность человеческой личности всегда связаны с сообществом,
в котором она существует. Подобно тому, как даже неповторимость мозаичного элемента
представляет ценность лишь в отношении к целостному мозаичному изображению,
неповторимость человеческой личности обнаруживает свой внутренний смысл в той роли,
которую она играет в целостном сообществе. Таким образом, смысл человеческого индивида
как личности трансцендирует его собственные границы в направлении к сообществу: именно
направленность к сообществу позволяет смыслу индивидуальности превзойти собственные
пределы.

Если мы говорим, что у человека есть судьба, это
значит, что у каждого — своя собственная судьба. И каждый находится наедине со своей
судьбой, так сказать, один во всей вселенной. Его судьба, то есть все, что происходит с ним,
неповторимо. Никто более не обладает теми возможностями, какими наделен данный
индивид, и ему самому все эти возможности даются лишь однажды. Возможности, которые у
человека возникают для реализации ценностей творчества и ценностей переживания, беды и
несчастья, которые ожидают его в жизни, которые он не в состоянии отвести и поэтому
должен переживать и, таким образом, реализовывать ценности отношения, — все это
единственное в своем роде, принадлежащее ему, и только ему.
Парадоксальная природа любого отрицания своей судьбы становится очевидной, когда,
к примеру, человек спрашивает, какова была бы его жизнь, если бы, скажем, на свет
произвел его не отец, а кто-либо другой. Он забывает, конечно, что в этом случае он был бы
не "сам он", что человек с иной судьбой просто обязан быть кем-то совершенно другим, так
что в подобном случае было бы невозможно и говорить о "его" судьбе. Таким образом,
вопрос о возможности другой судьбы для человека сам по себе несостоятелен, противоречив
и бессмыслен.

Свобода принятия решений, так называемая свобода воли, для человека
непредубежденного есть нечто само собой разумеющееся; он непосредственно ощущает себя
свободным. Человек же, серьезно сомневающийся в свободе своего волеизъявления, либо
безнадежно поддался влиянию философии детерминизма, либо болен параноидной
шизофренией; в последнем случае ему кажется, что воля его "скована" кем-то извне.
Фатализм невротика проявляется в том, что свобода воли как бы скрыта от него; невротик
сам себе не дает реализовать собственные возможности, он сам мешает себе быть таким,
каким он "может быть". Вследствие этого он искажает свою жизнь. Если мы утверждали
вначале, что быть человеком означает быть непохожим на других, то теперь мы должны
выразить эту формулу иначе: быть человеком — значит не только не походить на других, но
также уметь становиться непохожим, то есть уметь изменяться.

Конечно, прошедшее во многом определяет и
объясняет настоящее, однако никак нельзя представить себе будущее, которое определялось
бы исключительно прошлым. В этом заключается ошибка, типичная для фаталистической
позиции невротика, который, вспоминая свои прошлые неудачи, заключает, что его
неудачная, несчастная судьба определяет и оправдывает все его возможные будущие ошибки. На самом деле ошибки прошлого должны служить плодотворным материалом для
формирования более совершенного, "лучшего" будущего; из собственных промахов
необходимо извлекать уроки. Человек волен занять чисто фаталистическую позицию по
отношению к своему прошлому или, наоборот, чему-то учиться на опыте прошлого. Никогда
не поздно учиться, но и никогда не рано: учиться всегда "самое время", чему бы мы ни
учились. Пренебрегая этим, мы рискуем оказаться похожими на того пьяницу, которого
убеждали бросить пить. — Теперь уже слишком поздно, — отвечал он. — Но ведь это
никогда не поздно! — продолжали убеждать его. — В таком случае, я обязательно брошу, но
как-нибудь потом, — окончательно парировал он.

До тех пор, пока человек будет продолжать постоянно и совершенно неоправданно напоминать себе перед каждой попыткой совершить усилие, что она может оказаться
неудачной, он вряд ли преуспеет в своих усилиях — хотя бы потому, что ему не захочется
разрушать собственные ожидания.
люди склонны скрывать сами от себя свободу
собственной воли, оправдываясь якобы присущим им слабоволием.

На невротических больных-фаталистов сильное впечатление производят идеи
"индивидуальной психологии" (причем они эти идеи понимают неверно и, как следствие,
неверно их используют), в результате чего они склонны винить условия своего
существования в детстве, полученное ими воспитание и образование в том, что все это
"сделало" их такими, какие они есть, и, таким образом, предопределило их судьбу. Такие
люди пытаются оправдать слабости своего характера изъянами биографии. Они принимают
эти слабости как нечто раз и навсегда данное.

Неправильное воспитание никого не оправдывает; последствия его необходимо преодолевать
сознательными усилиями.

Каждому психиатру известно, насколько не похожим друг на друга может быть
поведение больных, страдающих одним и тем же психическим заболеванием в зависимости
от их духовной позиции. Один паралитик раздражителен и враждебен по отношению к
окружающим, тогда как другой — хотя, по сути дела, страдает тем же заболеванием —
дружелюбен, приветлив и даже обворожителен с окружающими его людьми.

Человеческая ответственность всегда оказывается ответственностью за
реализацию тех или иных ценностей-причем реализацию не только "вечных", непреходящих,
но и "ситуативных" ценностей (по Шелеру). Возможности для реализации ценностей
предоставляются человеку в каждый момент самые различные, так же как и разные люди
используют эти шансы совершенно по-разному. Требование реализации
ценностей-требование, исходящее от мира ценностей и направленное к миру человеческих
судеб, — становится, таким образом, конкретным, персональным и ежечасным призывом к
каждому отдельному человеку. Неповторимые возможности, предоставляемые каждому
индивиду, настолько же специфичны, как и возможности, заключенные в каждой
сложившейся исторической ситуации со всем ее неповторимым своеобразием.
Различные ценности соединяются таким образом, что в результате формируется
конкретная специфическая задача для данного индивида. Это соединение придает ценностям
ту неповторимость, в которой каждый человек видит серьезное и по-настоящему
убедительное обращение к нему лично-и ни к кому другому. До тех пор пока он не познает,
что именно определяет единственность и принципиальную неповторимость его собственного
существования, он не сможет ощутить выполнение своей жизненной задачи персонально
обязательным и неотделимым элементом собственной судьбы.

Обсуждая вопрос о смысле жизни, мы выдвинули три категории ценностей. В то время
как ценности первой категории (созидательные) актуализируются в действии, ценности
переживания реализуются в (относительно) пассивном принятии мира (например, природы
или искусства) нашим сознанием. Ценности отношения, однако, актуализируются всюду, где
индивид сталкивается с чем-либо, навязанным судьбой, чего изменить уже нельзя. Из того,
каким образом человек принимает такие печальные "подарки" судьбы, как он ассимилирует
все эти трудности в своей душе, проистекает неисчислимое множество потенциальных
ценностей. Это означает, что человеческая жизнь может быть наполнена не только
созиданием или наслаждением, но и страданием.
Тот, кто преклоняется перед поверхностным культом успеха, очевидно, не поймет и не
примет этих соображений. Но как только мы дадим себе труд остановиться и задуматься над
собственными обыденными суждениями о человеческом существовании, мы сразу же
увидим, что признаем ценность многих вещей вне зависимости от связанных с ними успехов или неудач.

Недостаток успеха никогда не означает утрату смысла. Это становится также
очевидным, когда мы возвращаемся к нашему прошлому и вспоминаем, скажем, периоды
собственной влюбленности. Пусть каждый честно спросит себя, решился бы он
"вычеркнуть" из своей прошлой жизни периоды несчастной любви, со всеми их сомнениями
и страданиями? Большинство из нас, конечно же, такого не сделает. Полнота страдания
никогда не кажется нам недостатком осмысленности. Напротив, человек растет и мужает в
результате страданий; его несчастная любовь приносит ему больше, чем могло бы дать целое
множество любовных побед.

необходимо лишь
вспомнить, насколько маловажным для оценки художественных достоинств мелодии
является то, в каких- мажорных или минорных-тональностях она написана.

Вместе с тем человек должен остерегаться соблазна преждевременно сложить оружие,
сдаться, слишком легко приняв ситуацию за судьбу и склонив голову перед всего лишь
мнимой своей участью. Лишь когда он не имеет более возможности реализовывать
созидательные ценности, когда под рукой действительно нет средств, чтобы воздействовать
на судьбу, тогда лишь наступает время реализовывать ценности отношения, тогда лишь ему
имеет смысл "взвалить на себя крест". Сама суть ценностей отношения проявляется в том,
как человек приговаривает себя к неизбежному; поэтому ценности отношения могут быть
полностью реализованы, только когда доля, выпавшая человеку, оказывается в самом деле
неизбежной. Брод называл это "благородным несчастьем", в отличие от "несчастья
неблагородного", представляющего собой ситуацию, которую можно избежать либо в
которой человек повинен сам*.

Шопенгауэр, как известно, с сожалением отмечал, что жизнь человека "болтается
между тревогой и скукой". В действительности и то, и другое полно глубокого смысла.
Скука-это постоянное напоминание. Что приводит к скуке? Бездействие. Но деятельность
существует не для того, чтобы спасаться от скуки; скорее скука существует для того, чтобы
мы бежали от бездействия и должным образом оценили смысл нашей жизни.
"Жизнь — ничто, это лишь возможность совершать что-то".

"Борьба за проигранное дело?"
Исходя из нашей философии, подобную фразу необходимо вычеркнуть из книг. Ибо в расчет
идет только процесс борьбы

Как мы уже говорили, в смысле жизни нельзя сомневаться, его надо осуществлять, ибо
мы перед жизнью в ответе. Отсюда следует, что отвечать мы должны не словами, а делами,
всей своей деятельностью. Более того, правильность ответа зависит от конкретной ситуации
и конкретной личности. Ответ должен включать в себя эту конкретность. Таким образом,
правильным будет ответ действием, в пределах реальных условий каждодневного
существования индивида, в пределах области ответственности каждого отдельного человека.
В пределах такой области каждый индивид является необходимым и незаменимым. Мы
уже обсуждали, насколько важно осознание человеком своей индивидуальной
неповторимости. Мы уже рассматривали, почему экзистенциальный анализ ставит своей
целью переведение ответственности в область сознательного и каким образом осознание
ответственности возникает из понимания человеком своей индивидуальной личной
жизненной задачи, или "миссии". Не видя уникальности и неповторимости смысла своего
существования, каждый отдельный человек чувствовал бы себя скованным, оцепенелым

Одна пациентка как-то заявила, что считает свою жизнь бессмысленной, а потому и не
желает поправляться, но все было бы иначе, все было бы прекрасно, имей она работу, в
которой она могла бы реализовать себя как личность: если б, к примеру, она была врачом, или санитаркой, или фармацевтом, или же занималась какими-нибудь научными
изысканиями. Необходимо было показать этой больной, что важна не работа, которую
человек выполняет, а то, как он делает эту работу. И не от нашей профессии, а от нас самих
зависит, найдут ли свое выражение в работе те личностные, неповторимые черты, которые
составляют нашу индивидуальность и, таким образом, наполняют смыслом нашу жизнь.

Что в действительности представляет собой профессия врача? Что придает смысл его
деятельности? Осуществление всех премудростей медицины? Укол в одном случае,
назначение лекарства в другом? Использование всех лекарских хитростей еще не делает
человека искусным врачевателем. Профессия врача лишь предоставляет человеку то поле
деятельности, где он может всегда найти возможность для выполнения своей жизненной
миссии, проявляя свое профессиональное мастерство. Смысл работе врача придают как раз
те дела, которые он делает помимо своих чисто медицинских обязанностей. Особый статус
профессия врача имеет благодаря именно тому, что человек привносит в свою работу как
личность. Ибо иначе было бы безразлично, например, кто делает уколы: именно этот врач
или его коллега и т. д., если бы врач лишь реализовывал премудрости своей профессии. И
только выходя за пределы чисто профессиональных функций, премудростей своей
профессии, врач выполняет истинно уникальную работу, в которой лишь одной он может
раскрыться как личность.
Ну а что же представляет собой работа санитарок, которым так позавидовала наша
пациентка? Они стерилизуют шприцы, разносят судна, меняют постельное белье — все это
очень важные дела, однако едва ли сами по себе достаточные для удовлетворения духовных
запросов человека. Но только когда санитарка делает какую-нибудь мелочь, которая не
входит в ее более или менее регламентированные обязанности, когда, скажем, она находит
какое-нибудь теплое слово для тежелобольного, тогда и только тогда ее жизнь наполняется
смыслом благодаря ее работе. Подобное возможно в каждой профессии, если работу
рассматривать в свете вышеизложенного. Нужность и незаменимость человека, его
индивидуальная неповторимость проистекают из него самого, зависят от того, кто и как
выполняет работу, а не от того, что это за работа

Естественное отношение человека к своей работе как сфере возможной реализации
созидательных ценностей и самовыражения часто искажается из-за того, что на человека
"давят" условия его труда. Некоторые, к примеру, жалуются, что работают по восемь и более
часов на своего работодателя и исключительно в его интересах и вся работа состоит в том,
что они складывают бесконечные столбцы цифр или стоят у линии конвейера и производят
одно и то же движение, нажимают один и тот же рычаг у станка. И чем меньше в работе
личностного, чем ближе она к стандарту, тем милее она нанимателю. В подобных условиях,
верно, работа может восприниматься лишь как необходимость заработать деньги, то есть
получить необходимые средства для настоящей жизни. В этом случае настоящая жизнь у
человека начинается только в свободное от работы время, и смысл жизни состоит в том,
чтобы организовать этот досуг. И это действительно так: ведь мы не должны забывать о
существовании людей, занятых на такой изматывающей работе, что после нее единственное,
на что они годятся, — это лечь спать, чтобы восстановить свои силы.

То, что в
действительности повергает невротизированного безработного в состояние апатии, что в
конечном счете лежит в основе невроза безработицы, это ошибочная точка зрения, что
только работа может наполнить смыслом нашу жизнь. Человек совершенно неверно
отождествляет свое профессиональное призвание с той жизненной задачей, для которой он в
этот мир призван. Именно в результате такого неправильного отождествления этих двух
понятий безработный страдает от ощущения своей бесполезности и никчемности.

невроз безработицы не является прямым и неизбежным следствием безработицы.
В действительности мы подчас обнаруживаем, что дело обстоит как раз
наоборот-безработица оказывается следствием невроза. Поскольку совершенно очевидно, что невротическое расстройство вызывает изменения в социальном окружении и в
экономическом положении человека, страдающего этим расстройством. При прочих равных
условиях в конкурентной борьбе за рабочее место у того безработного, который не падает
духом, шансы значительно лучше, чем у того, кто уже отчаялся и впал в апатию. Вероятнее
всего, именно первый получит работу, которой добиваются оба.

Удовлетворение, которое человек может получить от работы, не тождественно тому
созидательному чувству удовлетворения, которое дает жизнь в целом. Тем не менее
невротик нередко пытается "уйти" от жизни вообще- от пугающей широты ее просторов,
находя прибежище в работе, в своей профессиональной деятельности.

Неизбежность смерти может испугать лишь человека, у
которого не чиста совесть по отношению к собственной жизни. Смерти, отмеряющей конец
жизни, боится лишь тот, кто не в полной мере использовал данную ему жизнь. Такой человек
совсем не в состоянии смотреть смерти в лицо. Вместо того чтобы наполнять смыслом
отмеренную ему жизнь и таким образом выполнять свою жизненную "задачу", он ищет
убежища в какой-то призрачной вере в то, что его минует всеобщая участь.
Невротические больные спасаются бегством в мир романов, отождествляя себя с
вымышленными "героями".

Любая покорность судьбе имеет плохой побочный эффект-чувство обиды (злобы). Ибо
невротический человек, которому не удается реализовать себя в какой-то конкретной сфере
ценностей, кончает тем, что либо переоценивает, либо недооценивает этот конкретный
аспект жизни.

смысл-это, по всей видимости, нечто, что мы проецируем в
окружающие нас вещи, которые сами по себе нейтральны. И в свете этой нейтральности
реальность может казаться лишь экраном, на который мы проецируем свои неосознанные
мечты, так сказать, пятном Роршаха. Если бы это было так, смысл был бы не более чем
средством самовыражения, то есть чем-то глубоко субъективным.
Однако единственно, что субъективно, — это перспектива, в которой мы видим
реальность, и эта субъективность в конце концов не умаляет объективности реальности как
таковой. Я давал такое объяснение этого феномена студентам моего семинара в Гарварде:
"Посмотрите в окна лекционного зала на Гарвардскую часовню. Каждый из вас видит
часовню по-своему, в своей особой перспективе, в зависимости от того, где он сидит. Если
ктонибудь будет утверждать, что видит часовню точно так же, как его сосед, я должен буду
сказать, что один из них галлюцинирует. Но уменьшает ли хоть сколько-нибудь различие
взглядов объективность и реальность часовни? Конечно, нет".
Человеческое познание не похоже на калейдоскоп. Когда вы смотрите в калейдоскоп,
вы видите только то, что находится внутри его. Но когда вы смотрите в телескоп, вы видите
нечто, что находится вне самого телескопа. И когда вы смотрите на мир или на нечто в мире,
вы также видите больше, чем, скажем, перспективу; то, что видится в перспективе, сколь бы
субъективной она ни была, — это объективный мир. "Увиденное сквозь" буквальный
перевод латинского слова perspectum.
Конечно, человек свободен в ответе на вопросы, которые задает ему жизнь. Но эту
свободу не следует смешивать с произвольностью. Ее нужно понимать с точки зрения
ответственности. Человек отвечает за правильность ответа на вопрос, за нахождение
истинного смысла ситуации. А смысл-это нечто, что нужно скорее найти, чем придать,
скорее обнаружить, чем придумать. Крамбо и Махолик Я сказал, что смыслы не могут
даваться произвольно, а должны находиться ответственно. Я мог бы также сказать, что
смысл следует искать при помощи совести. И действительно, совесть руководит человеком в
его поиске смысла. Совесть может быть определена как интуитивная способность человека
находить смысл ситуации. Поскольку смысл-это нечто уникальное, он не подпадает под
общий закон, и такая интуитивная способность, как совесть, является единственным
средством схватывать смысловые гештальты.

Ныне мы живем в эру разрушающихся и исчезающих традиций. Поэтому, вместо того
чтобы новые ценности создавались посредством обнаружения уникальных смыслов,
происходит обратное. Универсальные ценности приходят в упадок. Поэтому все большее
число людей охватывается чувством бесцельности и пустоты, или, как я это называю, экзистенциальным вакуумом. Тем не менее, даже если все универсальные ценности
исчезнут, жизнь останется осмысленной, поскольку уникальные смыслы останутся не
затронутыми потерей традиций. Конечно, чтобы человек мог найти смыслы даже в эру
отсутствия ценностей, он должен быть наделен в полной мере способностью совести.
Мы живем во времена изобилия во многих отношениях. Средства массовой
информации бомбардируют нас стимулами до такой степени, что мы должны защищаться от
них посредством, так сказать, фильтрации. Нам предлагается множество возможностей, и мы
должны выбирать среди них. Короче говоря, мы должны принимать решения относительно
того, что существенно, а что нет.