Сегодня мне приснился поросеночек. Самый настоящий, что ни на есть прекрасный, розовенький, тепленький, милейший поросеночек. Я носила его на руках, он всегда был со мной. У нас с ним была большая дружба. Я была самым счастливым человеком на земле.
А потом я стала отпускать поросеночка побегать по полу, вокруг, стала ходить с ним рядышком, и скоро перестала его замечать. Он был само собой разумеющееся счастье, которое всегда со мной.
А потом он куда-то делся. Я не поняла, куда. Просто однажды оглянулась и не увидела возле себя нежную розовую спинку. И тогда моя жизнь потеряла смысл.

Не принимайте то, что имеете, как само собой разумеющееся.

---

Смятение, неприкаянность. Светит яркое солнце, дует ветер, как будто я лечу куда-то. Волосы мечутся на ветру. Деревья качаются, листья шумят и дрожат. Ветер безумный крутится во все стороны, шатается и рвется, беснуется.
Внутри - вскопанный карьер, взорванный, разворошенный, залитый дождем. Рваная глубокая рана на теле земли.
Я - это не работа. Я - это не отношения. Я - это не творчество. Я - это не родственники. Я - это не тело. Я - это не потомки. Всё может прийти, всё может уйти. А я - останусь. Я существую независимо от преходящих событий. Да здравствует индийская философия.
Я - это не то, что мне говорят.
Как жаль, что понимание приходит к человеку только после утраты.
Я не хочу отчаяния. Не хочу быть погребенной в пространстве одиночества, не хочу камень вместо сердца, безжизненный цинизм, щедрость от нечего терять.
Я - это не то, что мне говорят. Хорошая мантра.
Но как не оказаться в стеклянном кубе? Как не слушать и слышать? Как слышать и оставаться неизменной?
Я боюсь вставать и шевелиться. Боюсь, что запутаются и порвутся ниточки, связь с дорогими людьми. Если я встану и пойду, мне некогда будет их слушать. Я их больше никогда не услышу. Если я буду двигаться, никто не сможет стоять рядом. Я останусь одна. Мир покачнется, поедет. В нем уже не останется пристанищ, тепла, любви. Всё станет одинаковой средней температуры. За окном поезда сменяются деревни, наполненные судьбами людей, поля, преющие под солнцем, реки, текущие от начала времен, а для пассажира неизменно лишь одно - скорость. Из окна он увидит все и не узнает ничего.
У меня нет цели, мне некуда идти. Если я встану и начну двигаться, я просто разрушу все вокруг. Такое чувство живет со мной давным-давно, давнее, чем это можно предположить. Я - великан, гигантский, неуклюжий, нежизнеспособный. Слепой слон в посудной лавке. Лучше стоять и не дышать! Я всем мешаю в этой посудной лавке, мне кричат: "Подвинься же!". Я робко отодвигаюсь, и мне орут: "Куда же ты прешь!!!". Шатаются полки, летит вниз фарфор.
Боюсь идти за своими мыслями. Они непоследовательные, противоречивые, разрушительные в своей ненаправленности и слепоте. Если бы меня, слона, выпустили из посудной лавки в лес, я бы упал в яму и умер. Я же слепой слон. Поэтому я лучше просто постою здесь, где стою. Пусть кричат, толкаются и ругаются. Зато не врезаюсь в стволы деревьев и не валяюсь в канаве.
Я - это не то, что мне говорят.

---

Во сне сегодня собиралась звонить в Роскосмос. У них там объявили о новой программе на орбите, приглашали энтузиастов поучаствовать в испытаниях первой орбитальной квартиры.
Сначала шло неплохо. Я уже почти сняла трубку, чтобы набрать номер, представиться, заявить о своих сверхземных устремлениях. Но тут в комнату поперли мои родственники, друзья родственников. К маме с ночевкой приехала подруга, ее вещи разложили вокруг меня на кровати. Меня просили то принести, то переложить что-нибудь, какие-то пледы, шарфы, сумки. Я и так изрядно волновалась, потому что звонок в Роскосмос был для меня крайне важным, решающим. А тут еще эта чехарда с барахлом... Потом пришел кто-то очень милый и любимый. Он сказал, чтобы я скорее звонила, и потом мы вместе сразу поедем на космодром - поглазеем на ракеты. Ему я призналась, что очень стесняюсь на самом деле туда звонить, что это очень глупо, ведь я даже с математикой не дружу, и вообще какой из меня космонавт? Но милый сказал, чтобы я звонила, что моя мечта - прекрасна, что космос - это восхитительно, и чтобы я больше не предавалась сомнениям.
Я снова начала набирать номер телефона, и снова поперли мама со своей подругой, там еще их дите шлялось под ногами. Они пихнули мне какую-то детскую игрушку: "ты ж психолог, вот оцени, насколько эта игра травмирует детскую психику?". Заставили завести игрушку, а там оказался младенческий плач и звуки инквизиционного насилия. Игрушечка так себе! Я на минуту задумалась, кому пришло в голову создавать такую забаву? Потом мы начали обустраивать мамину подругу к ночлегу, освободили для нее место на полке в шкафу, передвинули мой компьютер подальше в угол, чтобы не мешался на проходе, меня согнали с кровати, сказали, чтобы я шла помогать на кухне, там готовился праздничный ужин.
Я уже вертелась в постели, просыпаясь, и сон медленно таял в сознании. Я почему-то не отпускала его, что-то в нем казалось незавершенным. Но сон упорно исчезал.
Я проснулась, открыла глаза и удивилась: че я блин хотела-то???...
Ах да... Роскомос...


Я не сочиняю, когда описываю сны. Они такие уже приходят: банальные, очевидные, прозрачные. Сон про красивые, но очень далекие амбиции, про тривиальные, но фатальные препятствия. Наверное, у меня в голове баян.

---

Меня всё не оставляет вопрос: как в действительности создавали классики литературы свои бессмертные произведения? Следовали они какой-либо теории литературы, старались соблюсти определенные законы и правила? А, может быть, писали интуитивно, душой, не обремененные знаниями о "методе снежинки", "обязательной сцене" и "трехактной структуре"?
Если строго придерживались правил и законов, то где соответствующие наброски, черновики? Если писали от балды, то, может, и современникам не следует заморачиваться?
Впрочем, мне также думается, что хоть Лев Толстой и признан у нас сегодня, его никто не стал бы издавать, живи он в наши дни.
Все очень сложно в мире литературы. Пишешь по наитию - никому это не интересно, не цепляет. Пытаешься писать по канонам, по требованиям современности - то вообще провал, потому что прет сплошная неискренность и дешевое подражалово. Может статься, что некоторым вроде меня вообще не стоило бы браться за это дело. Может, залог бессмертного творения лежит целиком в уникальной натуре автора, которую ни повторить, ни передать, ни перенять, и нет никакой науки, которая сделала бы из обычного человека Писателя. А в наши дни, когда хулиганство в искусстве давно приобрело промышленные масштабы, и подавно не определишь, кто Писатель, а кто так, говно по холсту намазал.

---

Это покажется смешным, но для меня субъективным открытием вчера стало то, что в доступном мире еще множество неизведанного.
Я так долго сижу дома, что потеряла всякое чувство. Всё вокруг меня - известное, надоевшее, давно ясное, понятное, очевидное. Забавно, но эти ощущения перетекли и на более высокий уровень. Стало казаться, что вообще не осталось нигде никаких загадок, тайн. Что можно лишь научиться какому-либо ремеслу и стать посредственностью в нем, но никогда уже нельзя будет найти что-то новое под луной.
Я давно заметила, что чувства мало поддаются разуму. Разум знает, что вселенная бесконечна, что наука ужасно молодая, и что сам человек едва-едва вылезает одной ногой из колыбели. А чувства, которые изо дня в день упираются в четыре стены, становятся уверенными в другом: мир мал, скучен и не имеет смысла. Все давно известно, все давно изучено, книги давно написаны, песни спеты.
За редчайшими исключениями человеком управляют, в основном, как раз чувства. И если они подсказывают мне, что всё тлен, то никакие доводы разума не сдвинут мертвую волю с места.

---

Чем отличаются провокация, взятие на слабо и вызов судьбы? Чему поддаваться, что принимать, а что нет? Где грань между голосом родителя, провоцирующим тебя на удобное ему поведение, и реальным вызовом к твоей смелости, выдержке, решимости?

---

Простой разговор с человеком бывает значимее, чем стотыщ мильонов умных мыслей, которые ты синтезируешь молча в одиночестве.
Когда объясняешь что-то себе - это одно. Когда то же самое объясняешь человеку напротив тебя - это уже совсем другое. И часто более полезное.
Не знаю, как, но на очередной вопрос "так почему же ты теперь не психологом работаешь?" у меня сами собой сложились такие слова.
Когда я была школьницей, я думала, что психолог - это такая же профессия, как врач, учитель, водитель и прочие. Круто было думать, что я стану психологом, поэтому без раздумий поступила именно туда. Потом, в универе, я поняла, что профессия мне даром не нужна. По крайней мере, точно не эта. С чистой совестью я разгильдяйничала как могла, потому что знала: я не собираюсь работать психологом ни дня. А после университета вдруг, внезапно, в один миг я растеряла всю веру в психологию как таковую. Я не знаю лично ни одного человека, которому бы помог психолог. По прошествии трех лет я уже не верю, что эту "науку" вообще можно так называть и что должна быть такая отдельная профессия...
Нет, я ни дня не жалею, что училась там, где училась. Но теперь я просто человек, который ошибся с профессией. И это ничего, так бывает. Просто нужно найти себе применение в чем-то другом.

---

Наткнулась на статью про то, что такое красивая женщина.

Статья Лены Эрнандес, обучающей русских женщин танцу фламенко, о том, насколько мы можем быть далеки от своего тела.

Много ли раз вы видели непластичную лошадь? Застенчивую тигрицу? Неуверенную собаку? — ни разу.


Подрастая, щенок меняет свою неуклюжесть на грацию взрослого зверя. Нет ни одного живого существа, у которого было бы иначе — кроме нас. Но у нас еще хуже: с возрастом мы регрессируем.

Сцена в аэропорту: зал ожидания, задержка рейса, и какая-то трехлетняя кроха, соскучившись, начинает танцевать, раздувая оборки голубой юбочки. Я говорю своему спутнику: «Смотри, такая маленькая, а уже танцует!» Спутник отвечает мне: «Не уже, а — еще». Всю глубину его правоты я поняла позже, пытаясь научить русских женщин испанским танцам. Сначала мне, испанской цыганке, казалось естественным, чтобы взрослый танцевал лучше ребенка. В Испании многие конкурсы фламенко выигрывают старухи. Они танцуют с чувством судьбы, с привкусом крови во рту, у них в каждом жесте столько пережитого, что выходящая следом молодая танцовщица кажется спортсменкой.

Беда в том, что в России можно довольно точно вычислить, в какой момент прекращается пластическое развитие женщины — примерно в старших классах, с последней дискотекой. А ведь в интеллектуальном развитии вы не останавливались. Заметьте, я говорю не о мышцах, а о языке тела — осанке, походке, жестах. Один мой друг заметил, что люди меняют свою позу под чужим взглядом. Они не уверены в своем теле — в своей невербальности, что ли, — больше, чем в своей речи. Между тем человек очень телесен. Нам невдомек даже, насколько важно первое впечатление, манера двигаться.

Уверенных в себе женщин очень мало. Не мало, а очень мало. Я имею в виду спокойную уверенность, без всякого восклицательного знака, с точкой в конце. Которая не старается казаться иной, чем она есть: ведь самоуверенность спокойно знает себе цену и не топчется, оглядываясь, на своём пьедестале. Свободы жеста у женщины нет потому, что нет доверия к окружающим.

Чаще всего мы в глубине души боимся, что не понравимся «как есть» и пытаемся себя улучшить. Доверия к окружающим мало потому, что нет доверия к самой себе: к своей походке, фигуре, движениям.
Нулевая точка отсчёта — когда вы довольны своей фактурой (рост, вес, возраст, пол, форма носа, груди, коленей и прочее). Точка ниже нуля — это недовольство и ложная надежда эту фактуру изменить. Почему ложная? — да потому что если вы, будучи недовольной полной блондинкой маленького роста, проснетесь поутру в теле высокой худощавой брюнетки, вы будете недовольны и этим.


Биохимическая природа дана вам не случайно: ваша психика, жестикуляция, темперамент соответствуют вашему облику. Вы так задуманы Творцом. У русских женщин всегда актуальна проблема веса. Похудеть сложно. Но если назначить эту проблему первой, то остальные благополучно задвинутся в никуда. И вы никогда не найдете свою индивидуальность. Худеть, на мой взгляд, нужно, только если вы маниакально на это настроены, и делать это быстро и навсегда. Но примите к сведению: ваши телесные недостатки видны окружающим тогда, когда они видны вам самим. Иными словами, если вы их считаете таковыми.

Предлагаю изменить точку зрения. Это не недостатки, а особенности. «Неправильная» форма ног или носа, нестандартный вес или рост — в женском пространственном образе нет противопоказаний, кроме одного. Нельзя обманывать.


Всем, что на вас растет — килограммами, глазами, волосами, годами, морщинками — надо уметь пользоваться адекватно своему возрасту, полу, национальности и индивидуальности.

Я имею в виду, что полная женщина должна двигаться иначе, чем худая; дама — иначе, чем девушка, и так далее, но на практике этого не происходит. Почему? Почему мы не реализуем себя в своем именно возрасте, своей фигуре и в своем поле? Ответ очевиден. Нам они не нравятся. Нам не очень нравится наша фигура; мы считаем не подарком, а обузой поруганную современностью женственность; и уж категорически мы не согласны с нашим возрастом, если он больше двадцати пяти.

Идем дальше. А почему нам все это не нравится? Тут я с досадой ловлю себя на перепеве всемирно известного анекдота про кошек («как, вам не нравятся кошки? Вы просто не умеете их готовить»).

Да, дорогие дамы, вы просто не умеете правильно носить ваши фигуры и по назначению использовать свой возраст.
Давайте посмотрим, как быть с возрастом — скрывать или признаваться. Юность притягательна, как хорошая погода. С ней не хочется расставаться. Не расставайтесь — если речь идет о гибкости движений, некой готовности тела к легкому жесту — но: бойтесь суеты. Знаете, есть подростковая неуклюжесть. Не дай Бог вам остаться моложавой девушкой. Щенок должен вовремя превратиться в принцессу, а принцесса — в королеву. Один испанский писатель сказал, что юность — это «перстенёк еще без монограммы». Когда я вижу толстых теток, эпатирующих окружающих лихой расхлябанностью, мне становится их очень жалко. К чему эта старческая дискотека? К сожалению, такую женщину не назовешь дамой. Помните, как иначе называется средний возраст? Элегантный.
Дамой элегантного возраста может быть та, которая сменила юношескую смешную порывистость на королевскую точность движений.

Она максимально реализована, то есть похожа на саму себя. Это гораздо сложнее, чем может показаться. Смелость быть самой собой есть проблема очень современная. Мы отказываемся от индивидуальности только потому, что не выделяться — проще. Но если вы не самореализуетесь, не дойдете до края отпущенных вам возможностей, то ваши дети начнут восхождение с той же унылой низовой точки, а преданная родителями вершина будет их подавлять.

Знаете, много лет я тщетно пыталась научить импровизации во фламенко тех женщин, которые давно у меня занимаются. Они хорошие танцовщицы, но их невозможность импровизировать оказалась не технической проблемой. Это недостаточная готовность к самореализации. Что интересно, мои ученицы довольно быстро начинают танцевать красиво, даже «по-своему», но я имею в виду трагический аспект: когда вы уже не думаете о привлекательности, и ваш танец — это и плач, и бунт.

Фламенко — это ведь женский гонор, человеческое достоинство, одновременно смирение и противостояние Судьбе. Испанки умеют иметь мнение и выражать его. И поэтому фламенко не превращается в искусство сферы обслуживания, как это нередко происходит с танцем живота. В рекламе пишут, что «те, кто пришел в студию восточных танцев, забыл про одиночество». То есть встретил милого друга. Это, конечно, прекрасно. Но скажу так: тот, кто пришел во фламенко, встретил себя. Возможно, это первая встреча с самой собой за много лет. Почему, говоря о движении, я не могу избежать таких философских аспектов?
Потому что невозможно начать хорошо двигаться, если вы в глубине души уверены, что некрасивы. Если вы не любите саму себя. Хотите, чтобы вас любили — помогите в этом окружающим.

Редко кому везет на поклонника, возвышающего женщину в ее собственных глазах. Обычно мужчины склонны к обратному: топча нас, лезут и лезут по осыпающейся круче, стремясь повысить свою самооценку. Ну и — «гляжу на след ножовый, успеет ли зажить...» И ведь они не нарочно. Их самих не научили с уважением относиться к тому, кто они есть. Дорогие дамы, вы ведь нерукотворны. В мире нет ни одного одинакового зернышка, комара, цветка, дерева... Одинаковы только наши дома и машины. Но вы — вы уникальны. Нет второй такой ВАС, вы единственная в этом мире. Унифицируя себя, мы служим дьяволу: иметь дело с одинаковыми кирпичиками всегда легче. Где же она, божественная мозаика наших индивидуальностей?

«Без сознания безусловного человеческого достоинства, без принципа самостоятельной и самодеятельной личности все прочие добродетели стоят немного; без них отдельный человек есть только произведение одной внешней среды, а сама такая среда является стадом». Владимир Соловьев XIX век.

«Злом является помеха развитию человеческих способностей; порок — это безответственность по отношению к самому себе». Эрих Фромм XX век.

«Самостоятельное добывание истины, творчество — вот основа независимости человека, основа его уважения к личности другого». Юрий Нечипоренко XXI век.

Однажды во время совместного чаепития я разговорилась с одной девушкой, которая к тому времени занималась в студии уже два месяца. Неожиданно для меня она оказалась умным собеседником. Потом я задумалась, почему, собственно, не ожидая от нее никакой сложности я считаю ее недалекой мещаночкой? Причина меня поразила. До этого мы общались не словами, а только движением. Так вот, ее пластика не была интеллигентна. Она двигалась даже не некрасиво, а, как бы это сказать, некультурно. Ее жест не был равен ее уму. И это, если хотите, трагедия.

Каждый день вы, начитанная думающая интеллектуалка, встречаете тысячи людей, которые не скажут с вами ни слова, и их впечатление от вас останется невербальным. Ну, и каким оно будет? Мои ученицы чаще всего имеют одно или два высших образования. Их интеллектуальный темперамент высок. Их биологический темперамент загнан сильно ниже нуля, потому что чем умнее они, тем больше их не устраивает вульгарная расхлябанность, а как вместо нее получить раскованность, их не научили. Драматизм этой ситуации максимально усугубляется российским менталитетом.

В Южной Европе есть очень большой диапазон между монахиней и дамой легкого поведения. В России его нет. Мы привыкли двигаться либо как сиротка Марыся (бедер у меня нет, груди нет, талии нет, я «не такая»), либо как... «такая»: тогда половые признаки присутствуют, но уж что-то одно: либо красивая, либо умная. Вам приходилось быть «умной?» Двигаться не-по светски, некультурно — все равно, что говорить мещанским говором, с этаким припаданием на «е»: «А тебе чё, ето надо?» — Не надо, дорогие сеньоры, будьте красивы именно потому, что вы умны. Я берусь утверждать именно это: все определяет ум. Я, по крайней мере, не могу сделать красивую — умной, но любую умную за три месяца сделаю красивой — при условии совместного приложения сил.

Российскому менталитету свойственно еще одно качество, не учитываемое современной масс-культурой. Застенчивость. Архитектура русских храмов, лики на иконах, краски на пейзажах — все это застенчиво, целомудренно. М-да, скажете вы, и как же мы этими целомудренными бедрами-то в испанских танцах двигать будем? Да, часто бывает, что когда русская женщина вдруг «расковывается», то хочется немедленно заковать ее обратно. Она делает это с натугой, пошло, ее раскованность кажется неестественной. Бразильянка или негритянка знакомы с собственным телом. Северная женщина — нет. И у ее пластики иной сексуальный код. Его надо найти, а не копировать чужую свободу.

Как найти? Если придете на мой курс — это будет и моим делом. Но а если не придете, то вспомните, что вы не всегда были взрослой. Будучи девочкой, вы инстинктивно «пробовали коготки» зарождающейся женственности. Вас, скорее всего, осекали: «Тот, кто так танцует (красится, одевается), из той, знаешь, кто вырастет?» На первых занятиях мы даже не пластику ищем, а осознаем себя в длинной юбке. Пускай, кто угодно твердит, что важна не форма, а содержание — это лозунг свиньи-копилки.

Помните, все девочки хотят быть балеринами и невестами? И дочке легче вырасти женщиной, если её мама осознает себя таковой. А если вы «просто человек» или «сотрудник», то кто ваша дочь?
Испанкам легче — у них не отнят праздник, на котором еженедельно в пении и танце мальчик очень мужественен, а девочка — женственна. Едва научившись ходить, они уже стоят друг против друга, на ней оборки платья «севильянас», и он смотрит на нее орлиным взором. И эти танцы — для всех. Вы думаете, много испанок смогли бы танцевать «Жизель»? Или что у них нет пресловутого демона современности — целлюлита? Фламенко — для всех, кто хочет быть самой собой. Поэтому испанки танцуют. Россиянки же чаще всего сидят перед тазами с салатом оливье.

Напоследок я хочу заметить, что, несмотря на множество проблем, возникающих в связи с движением, все они решаемы. И чтобы быть красивой каждый день, не нужно крутить сальто. Нужно правильно использовать ваши особенности: худобу, полноту, возраст... А конкретнее? — спросите вы. К сожалению, не всё можно описать словами. Что-то все-таки нужно показывать. Но если мы с вами не встретимся на занятиях, помните — некрасивых нет. Некрасиво двигающихся много. Некрасивость — это невыявленность себя. Отважтесь же на верность самой себе не только на словах, но и на теле. Знайте, у вас есть все то же самое, что и у самой грациозной испанской танцовщицы.

top.thepo.st/1137064/Srezonirovalo-do-glubinyi-...

---

Третья часть Папуша.

все мы здесь находимся на очень разных уровнях: одни сюда ходят, допустим, девяносто лет и уже все здесь "прошли", а другие пришли в первый или во второй раз. Так вот, помните закон, описанный у Маршака в замечательной истории одного поросячьего семейства. Юные поросята тихо повизгивали, но однажды один из них зашел в загон к большим свиньям, потом прибегает обратно и говорит: "Что же мы делаем?! Свиньи-то хрюкают, а мы здесь повизгиваем". Поросята перестали набирать вес, всячески воплощая комплекс неполноценности. А кончается это стихами:

Мой сын, я тебе эту песню дарю,
Рассчитывай силы свои,
И если сказать не умеешь "хрю-хрю",
Визжи не стесняясь: "и-и!"
Так вот, работайте с тем максимумом, который вам в данный момент доступен, на том уровне, на котором вы находитесь. Очень непродуктивно говорить: "Ах, я должна была бы уже..." Продуктивно делать то, что возможно делать в данный момент, – и еще чуть-чуть.

Было время, когда я много работал со студентами и аспирантами разных ВУЗов. И одной из постоянно повторяющих тем работы была такая: "Я должна написать курсовую работу, а мне не хочется. И я не могу себя заставить. Как мне заставить себя сделать то, чего я не хочу делать?"

Попробуем разложить ситуацию на составляющие. Прежде всего, долженствование всегда имеет собственную коммуникативную структуру: кто-то должен кому-то. Адресатом долженствования (тем, кому должны) может быть внешний человек, а может быть собственная субличность: "Я должен сам себе", – говорит клиент. Впрочем, внешний адресат тоже нуждается во внутреннем "представительстве": даже раба (в отличие от "зомби") нельзя просто "заставить", в необходимости быть исполнительным его приходится убеждать (кнутом или/и пряником). Таким образом, "исполнитель долженствования" оказывается разделенным на "собственно исполнителя" и "прораба" (он же надсмотрщик). В случае, если человек должен "сам себе", мы можем рассадить по отдельным стульям "самого" и "себя".

Как очевидно из рассматриваемой ситуации, отношения между ними далеко не просты. Чаще всего доводы, в соответствии с которыми клиент должен нечто сделать, могут быть вполне понятны, надсмотрщику, но совершенно непонятны исполнителю. А работать-то нужно последнему. Та "я", которая знает, что нужно писать курсовую работу, – это совершенно не та "я", которая будет (если будет) реально ее писать. У той "я", которая должна, в голове отношения с преподавателем (или мамой, или деканатом, ненужное подчеркнуть), а вовсе не формы английского герундия, о которых нужно писать. А у той "я", которой нужно было бы писать про формы герундия, в голове если не ветер, то приглянувшийся студент-однокурсник.
Так или иначе, для того чтобы курсовая была или не была написана, то есть для того, чтобы выйти из клинча, нужно наладить между этими фигурами реальное взаимодействие.

Еще один пример, где проявляются разные субличности. Когда я уже совсем проснулся, пришел в свою наилучшую дневную форму, я начинаю думать, как хорошо было бы вставать пораньше, часов, допустим, в восемь, а не спать до десяти: как бы много я успел сделать. Но на следующий день, когда наступает этот момент, – восемь часов, – и звонит будильник, я открываю полглаза и обнаруживаю, что человек, который сейчас решает, вставать или не вставать, относится к этому совершенно иным образом. У него другая жизнь и другие доводы.

Эта ситуация часто отрабатывается в виде представления о "состояниях": я был в таком состоянии, я был в другом состоянии. Но можно сказать, что "состояния" – либо следствие, либо условие выхода на передний план той или иной субличности. Совершенно бессмысленно здесь говорить о том, как "правильно" рассматривать этот пример, – в категории состояний или в категории субличностей. Достаточно сказать, что, если рассматривать его в категории субличностей, то это ведет к определенной психотехнической практике: субличности можно посадить рядом, попросить их обсудить под-вопросную тему, и тогда, может быть, у той субличности, которая говорит, что хорошо бы мне вставать в семь часов утра (даже еще лучше, чем в восемь) поубавится энтузиазма, и она согласится, скажем, на девять, а у субличности, которой в момент пробуждения надо решать, встану я или посплю еще, поубавится негативизма. По форме это пример из Гурджиева-по-Успенскому, но на самом деле я рассказываю о своем личном опыте, потому что я так и сделал: посадил эти две (на самом деле больше, как мы позже увидим) субличности рядом, и им много чего нашлось сказать друг другу, а в результате моя ситуация по этому поводу сильно изменилась.
Еще одно обязательное условие, которое требует специального аналитического искусства, – участие в переговорах всех (или хотя бы основных) заинтересованных субличностей. Я вернусь здесь к примеру со своим утренним вставанием и немного его разверну. Реально вопрос был вовсе не в том, что мне лень было вставать. Раннее вставание для определенной моей "части" было накрепко связано с состоянием унизительного школьного рабства, когда меня заставляли рано вставать и могли отругать за опоздание, – и все это ради того, чтобы сидеть и слушать, как мой сосед по парте вяло бубнит то, что я и так уже давно знаю. Когда мне удалось объяснить этой своей субличности, что теперь я волен вставать или не вставать по собственному желанию, и ждут меня, когда я встану, интересные и приятные дела, – ситуация сильно изменилась.
С теоретической точки зрения можно вспомнить, что все основные психические функции возникают в результате интериоризации (вбирания внутрь "себя") определенной внешней коммуникации. В этом смысле субличность – это функция (или набор функций), отягощенная личностными особенностями участников интериоризованной коммуникации, вообще "загрязненная" ("контаминированная", пользуясь словечком Эрика Берна) привходящими обстоятельствами [6]. Иными словами, субличность появляется тогда, когда функция или функции выполняются в некоторой определенной (не имеющей необходимого отношения к делу) "манере" и с "добавками", часто далеко не желательными.

Чтобы можно было осуществить перемену исполнителей функции, клиент должен отделить собственно функцию, которая ему необходима, от "добавок", которые портят ему жизнь. Для этого нужно вернуться к исходной коммуникации (которая интериоризована в виде рассматриваемой субличности) и посмотреть на нее новыми глазами. Вот два примера из практики.

Клиентка рассказывает, что хорошо управляется со своими делами на работе и дома, но только при условии, если она сама их себе назначила. Если кто-то (начальник ли, муж ли) говорит, что нужно сделать, – у нее возникает неприятное состояние неловкости, работа валится из рук, и хотя она сама тоже понимает, что сделать ее надо, это дается значительно труднее, чем если бы она делала это по собственной инициативе. Специально следует оговорить, что по многим вербальным и невербальным признакам в данном случае мы имели дело не с простым "подростковым негативизмом": клиентка – вполне взрослый человек, как в смысле физического возраста, так и в своих отношениях с окружающими.

В результате расспросов выясняется, что в ранние школьные годы у нее была учительница, которая очень ее не любила и каждое "ценное указание" сопровождала добавками уничижительного характера. Обобщенно эту коммуникацию можно выразить так: "Ты настолько глупая и скверная девчонка, что тебе специально приходится говорить о том, что другая сама догадалась бы сделать". Разумеется, у девочки это не вызывало энтузиазма. Но вместе с тем, по-видимому, учительница каким-то образом заняла важное место, и коммуникация с ней интериоризовалась настолько, что каждый раз, когда клиентке говорили, что надо сделать, – теперь уже без всяких дополнительных нагрузок, – она чувствовала себя "нехорошей" и униженной.

Выход из этой ситуации таков. Мы вернулись к первоначальной коммуникации и постарались выяснить, что же такое не нравилось этой учительнице. Выяснили, что у нее были свои дополнительные причины (для нашей темы несущественно, какие именно) не любить девочку. Когда с позиции взрослого человека это понято, коммуникацию можно "переиграть", не принимая "добавки" на свой счет.

---

Найдите фотографию незнакомого человека и напишите его биографию.
По-моему, это отличная идея! Особенно для остывшего воображения.
Сюда же: запишите случайно услышанный разговор.
Напишите письмо тому, кого уважаете. Внимательно рассмотрите лицо человека, который вам не нравится. Перечислите, чем пахнет у вас в округе. Перечислите все места, в которых вам довелось жить. Придумайте персонаж, прототипом которого будет знакомый вам человек. Опишите этот персонаж — что любит, что не любит, на что сердится, о чем думает по ночам.

---

Я становлюсь банальной. Поверхностной, возможно. Недалекой и неглубокой. Меня восхищают прописные истины и вдохновляют советы из вконтакта. Меня забавляют всякие глупости, а нытье окружающих выводит из себя. Что ж, видимо, так надо.

---

И вот еще немножко Франкла.

Живите не так, словно репетируете будущую жизнь. Живите так, будто уже отрепетировали. «Живите так, будто вы живете второй раз и действовали в своей жизни так же неправильно, как собираетесь действовать сейчас»

---

Франкл. Что меня в нем привлекает, так это широта взгляда. Человек пережил концлагеря. Но в научной работе он не сделал из страданий и своего (безусловно, ярчайшего) опыта узника догматичной концепции. Он не поставил пережитое им во главу угла. Он говорит о концлагерях, но не так уж часто, как можно было бы ожидать от бывшего пленника. Он говорит о любви, о смысле, о самореализации и о своей работе.
Здесь я оставляю наиболее яркие отрывки его работ.

много букв!

«Допустим, я лечу на восток при боковом северном ветре. Если я возьму курс прямо на восток, меня отнесет ветром на юго-восток, но если я направлю самолет на северо-восток, то я полечу именно на восток и приземлюсь в намеченной зоне». Разве не то же самое происходит в жизни с человеком? Если мы принимаем человека таким, каков он есть, мы портим его. Если же мы считаем его таким, каким мы бы хотели его видеть, то мы даем ему возможность стать тем, кем он способен быть.

Смысл нужно найти, но нельзя выдумать. Выдумать можно
лишь субъективный, то есть совершенно иллюзорный смысл,
или вздор. Вот почему человек, отчаявшийся найти смысл
в жизни, ищет спасения от ощущения бессмысленности либо
в иллюзии смысла, либо в абсурде.

Почему же тогда возникает экзистенциальный вакуум? От-
куда он может взяться в «обществе изобилия», где созданы все
условия для удовлетворения тех потребностей, которые Мас-
лоу называет основными? Экзистенциальный вакуум возника-
ет как раз из-за того, что в таком обществе созданы условия
лишь для удовлетворения потребностей, но не для стремления
к смыслу.

Я бы сказал так: человек стремится не к самому счастью, а
к тому, что создает условия для счастья. Когда создаются такие
условия, ощущение счастья и удовлетворения возникает само
собой. При лечении пациентов, страдающих сексуальными
невротическими расстройствами, — нарушением потенции и
фригидностью, — врач постоянно убеждается в том, что эти
люди не могут почувствовать себя счастливыми именно из-за
того, что забывают о необходимости создавать условия для
счастья. Вот что является патогенным фактором. Отчего же
это происходит? Человек забывает о необходимости создавать
условия для счастья, если он полностью сосредоточен на са-
мом ощущении счастья и удовлетворения. Прав был Кьерке-
гор, когда говорил, что дверь, ведущая к счастью, открывается
наружу, и поэтому ломиться в нее бесполезно.

Сказанное озна-
чает, что в силу своей потребности в смысле человек стремит-
ся не только определить и выполнить свое предназначение в
жизни, но и сблизиться с другой человеческой индивидуаль-
ностью, полюбить другую личность. Именно выполнение сво-
его предназначения и любовь создают условия для счастья и
удовлетворения. Невротик сбивается с этого пути и напрямик
устремляется к счастью, подменяя стремление к смыслу стрем-
лением к удовольствию. Если у нормального человека ощуще-
ние удовольствия возникает лишь в виде побочного эффекта
при выполнении своего предназначения и благодаря близости
с другим человеком, то для невротика удовольствие станови
ся целью, самоцелью. Невротик одержим желанием испытать
удовольствие. И чем сильнее он стремится к удовольствию,
тем меньше он заботиться о создании условий для возникно-
вения этого ощущения, поэтому «эффект удовольствия» и не
возникает.

прежде чем проявить понимание и при-
нять судьбу как данность, нужно в полной мере проявить сози-
дательность и попытаться изменить свою судьбу. Хотя в стра-
даниях смысл жизни раскрывается полнее, чем в труде, смысл
жизни нужно искать прежде всего в созидании, поскольку
готовность терпеливо сносить ненужные страдания, обрекая
себя на мучения, которых можно избежать, — это не подвиг,
а блажь. Макс Брод говорил, что несчастье бывает «благород-
ным» и «неблагородным». Так вот, в напрасных страданиях нет
никакого благородства

Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: «Тот, кто знает, «зачем» жить, преодолеет почти любое «как».

"Мне приходилось нелегко, трудностей было предостаточно, и
если мне удалось с ними справиться, значит, в моей жизни был
какой-то смысл. Теперь я могу спокойно умереть». И хотя она
говорила все это навзрыд, остальные пациенты поняли самое
главное: неважно, полна ли жизнь человека радости или горя,
важно другое — наполнена ли она смыслом.

Если исходить из того, что гуманность предполагает чув-
ство ответственности, то можно сказать, что человек несет от-
ветственность за выполнение своего предназначения. Психо-
терапевт может помочь пациенту найти ответ на вопрос: за что
должен отвечать человек? Но пусть пациент сам решает, перед
кем он несет ответственность: перед обществом, перед челове-
чеством, перед своей совестью или перед Богом.

человеческое бытие — это по определению жизнь ради
смысла, даже если этот смысл самому человеку неведом. Че-
ловек изначально наделен своего рода интуитивным знанием
смысла; этим наитием и продиктовано так называемое стрем-
ление к смыслу. Хотим мы того или нет, мы все от колыбели
до могилы сознательно или безотчетно верим в то, что жизнь
имеет смысл. Даже самоубийцы, которые не видят смысла жить
дальше, верят в то, что если не жизнь, то хотя бы смерть имеет
смысл. Если бы самоубийца считал все бессмысленным, он не
был бы способен ни на что, даже на самоубийство.

Я уже говорил о том, что, по мнению Эйнштейна, любого
человека, который полагает, что он нашел смысл жизни, можно
назвать верующим. Похожую мысль высказал и Пауль Тиллих,
который дал такое определение религиозности: «Религиоз-
ность — это страстное стремление доискаться до смысла
жизни». Вот что пишет о вере Людвиг Витгенштейн: «Верить
в Бога значит понимать, что жизнь имеет смысл» (Дневники,
1914–1916). Во всяком случае, можно сказать, что логотера-
певт, — хоть он и занимается прежде всего психотерапией, ко-
торая относится к области психиатрии и медицины, — вправе
изучать не только так называемое стремление к смыслу, но и
стремление к абсолютному, высшему смыслу, а ведь религиоз-
ность — это по сути и есть вера в высший смысл, упование на
то, что жизнь имеет высший смысл.

Сосредоточенность на себе мешает глазу видеть.
То же самое можно сказать о человеке. Чем меньше он сосредо-
точен на себе, чем сильнее он отдается своему делу или любви
к ближнему, тем больше в нем человечности, тем ближе он к
самому себе. Восприимчивость немыслима без самозабвения,
а творчество невозможно без самоотречения.

Если бы меня спроси-
ли, почему у людей возникает чувство внутренней опусто-
шенности, я бы ответил так: животные инстинкты не подска-
зывают человеку, что ему нужно, и традиции предков уже не
учат его тому, что он должен делать. И вот, не зная, что ему
нужно и как ему следует жить, человек зачастую не может по-
нять, чего он, собственно, хочет. А значит, он либо хочет де-
лать только то, что делают другие, либо сам делает только то,
чего хотят — причем хотят от него — другие. В первом слу-
чае человек становится конформистом, во втором — жертвой
тоталитаризма.

Впрочем, у писателей есть право выбора. Современная ли-
тература не обязательно должна быть симптомом коллектив-
ного невроза. Литература может быть и лекарством от этого
невроза. Именно тот, кто пытается выбраться из омута отчая-
ния и избавиться от иллюзорного ощущения бессмысленности
жизни, призван ценой своих страданий помочь человечеству.
Живописуя свое отчаяние, он может дать читателю силы, не-
обходимые для того, чтобы превозмочь страдания, вызванные
ощущением бессмысленности жизни, или хотя бы показать чи-
тателю, что тот не одинок. И тогда ощущение бессмысленности
в душе читателя уступит место чувству общности. В этом смыс-
ле литературное произведение является и симптомом болезни,
и лекарством от болезни!
Правда, писателю, который стремится реализовать тера-
певтический потенциал литературы, не стоит поддаваться
садомазохистской тяге к нигилизму и цинизму. Произведения,
в которых автор делится с читателями чувством бессмыслен-
ности жизни, могут вызвать катарсис, однако циничная про-
поведь идеи бессмысленности жизни — это уже проявление
безответственности. Если писатель не может поспособство-
вать тому, чтобы у читателя выработался иммунитет от от-
чаяния, то он хотя бы не должен заражать читателя своим
отчаянием.

Я пересказал Митчелу повесть Толстого
«Смерть Ивана Ильича». Как вы знаете, в ней говорится о че-
ловеке, который перед смертью вдруг осознал, что у него была
совершенно бездарная жизнь. И благодаря этому прозрению
он так высоко поднялся над собой, что сумел в ретроспективе
наполнить смыслом, казалось бы, абсолютно бессмысленную
жизнь.
Эйрон Митчел — был последним заключенным, которого
казнили в газовой камере тюрьмы Сан-Квентин. И судя по его
интервью, которое он дал незадолго до казни журналисту газе-
ты «Сан-Франциско хроникл», он хорошо усвоил мораль тол-
стовской повести.
Вот наглядный пример того, что даже самого простого,
самого заурядного человека книга может научить, как нужно
жить и как нужно умирать. Так что, писатель все же не должен
забывать о своей ответственности перед обществом.


Быть человеком — значит выходить за пределы самого себя.Быть
человеком — значит всегда быть направленным на что-то или на кого-то, отдаваться делу,
которому человек себя посвятил, человеку, которого он любит, или богу, которому он
служит.

В норме наслаждение никогда не является целью человеческих стремлений. Оно
является и должно оставаться результатом, точнее, побочным эффектом достижения цели.
Достижение цели создает причину для счастья. Более того, стремиться к нему нельзя. В той мере, в какой человек делает счастье
предметом своих устремлений, он неизбежно делает его объектом своего внимания. Но тем
самым он теряет из виду причины для счастья, и счастье ускользает.

Как указал однажды Шелер, человек имеет право считаться виновным и
быть наказанным. Отрицать его вину посредством объяснения, что он есть жертва
обстоятельств, — значит отнимать у него его человеческое достоинство. Я бы сказал, что это
прерогатива человека — становиться виновным. Конечно же, на его ответственности лежит также преодоление вины.

В мире, как он описывается многими
науками, отсутствует смысл. Это, однако, означает не то, что мир лишен смысла, а лишь то,
что многие науки слепы к нему.

Свобода-это лишь
часть дела и половина правды. Быть свободным-это только негативный аспект целостного
феномена, позитивный аспект которого — быть ответственным. Свобода может выродиться
в простой произвол, если она не проживается с точки зрения ответственности.

Духовность, свобода и ответственность — это три экзистенциала человеческого
существования. Они не просто характеризуют человеческое бытие как бытие именно
человека, скорее даже они конституируют его в этом качестве. В этом смысле духовность
человека — это не просто его характеристика, а конституирующая особенность: духовное не
просто присуще человеку, наряду с телесным и психическим, которые свойственны и
животным. Духовное — это то, что отличает человека, что присуще только ему, и ему
одному.
Самолет не перестает, конечно, быть самолетом, когда он движется по земле: он может
и ему постоянно приходится двигаться по земле! Но лишь поднявшись в воздух, он
доказывает, что он самолет. Точно так же человек начинает вести себя как человек, лишь
когда он в состоянии преодолеть уровень психофизически-организмической данности и
отнестись к самому себе, не обязательно противостоя самому себе.
Эта возможность и есть существование, а существовать — значит постоянно выходить
за пределы самого себя.

Поскольку самоосуществление и самореализация вообще важны для
человеческого бытия, они достижимы лишь как результат, но не как интенция. Лишь в той
мере, в какой мы забываем себя, отдаем себя, жертвуем себя миру, тем его задачам и
требованиям, которыми пронизана наша жизнь, лишь в той мере, в какой нам есть дело до
мира и предметов вне нас, а не только до нас самих и наших собственных потребностей,
лишь в той мере, в какой мы выполняем задачи и требования, осуществляем смысл и
реализуем ценности, мы осуществляем и реализуем также самих себя.

В любой психотерапии, к которой приходилось обращаться в лагере, играло роль то,
что я назвал "стремлением к смыслу". Но в той чрезвычайной пограничной ситуации, в
которой находился человек в лагере, тот смысл, стремлению к осуществлению которого он
должен был посвятить себя, должен был быть настолько безусловным, чтобы он охватывал
не только жизнь, но и страдание и смерть. Ведь жизнь, смысл которой держится или рушится
в зависимости от того, помогает он спастись или нет, жизнь, смысл которой зависит от
милости случая, не стоила бы, пожалуй, того, чтобы вообще быть прожитой.
Это можно
пояснить следующим примером: как-то раз в лагере передо мной сидели два человека, оба
решившие покончить с собой. Оба твердили стереотипную формулу, которую то и дело
слышишь в лагере: "Мне больше нечего ждать от жизни". Нужно было попытаться
произвести в них своего рода коперниканский переворот, чтобы они уже не спрашивали,
ждать ли и что им ждать от жизни, а получили представление о том, что, наоборот, жизнь
ожидает их, что каждого из них, да и вообще каждого, что-то или кто-то ждет — дело или
человек. Действительно, очень скоро обнаружилось, что — вне зависимости от того, чего оба
узника ожидали от жизни, — их в жизни ожидали вполне конкретные задачи. Выяснилось,
что один из них издает серию книг по географии, но эта серия еще не завершена, а у второго
за границей есть дочь, которая безумно любит его. Таким образом, одного ждало дело,
другого — человек. Оба в равной мере получили тем самым подтверждение своей
уникальности и незаменимости, которая может придать жизни безусловный смысл, невзирая
на страдания.

Сильное влечение к жизни при отсутствии духовной жизни
приводило лишь к самоубийству.

Задача традиционной психотерапии — проявить в сознании глубинные явления
душевной жизни. В противоположность этому логотерапия стремится обратить сознание к
подлинно духовным сущностям. Логотерапия как практика экзистенциального анализа призвана в первую очередь привести человека к осознанию собственной ответственности —
так как осознание ответственности является основой основ человеческого существования.

Прошедшее-это тоже вид бытия, и, быть может, самый надежный. С этой
точки зрения все продуктивные действия в жизни человека могут представлять собой
"спасение" возможностей путем их реализации.

Если весь смысл жизни свести к удовольствию, в конечном итоге мы неизбежно
придем к тому, что жизнь покажется нам лишенной смысла. Удовольствие никак не может
придать жизни смысл. Ибо что такое удовольствие? Состояние. Материалист — а гедонизм
обычно связывается с материализмом — сказал бы даже, что удовольствие есть не что иное,
как состояние клеток мозга. И разве стоит жить, чувствовать, страдать и вершить дела ради
того лишь, чтобы вызвать такое состояние? Любому
несчастному, для которого вся жизнь сводится к погоне за удовольствием, пришлось бы
усомниться в каждом моменте такой жизни, будь он хоть сколько-нибудь последователен.

С точки зрения экзистенциального анализа жизненной задачи "вообще" не существует,
сам вопрос о задаче "вообще" или о смысле жизни "вообще" — бессмыслен. Он подобен
вопросу репортера, который спросил гроссмейстера: "Ну а теперь, маэстро, скажите мне,
какой самый лучший ход в шахматах?" Ни на один из подобных вопросов нельзя ответить в
общем виде; мы всегда должны учитывать конкретную ситуацию и конкретного человека.
Если бы гроссмейстер серьезно воспринял вопрос журналиста, он должен был бы ответить
следующим образом: "Шахматист должен попытаться, насколько это в его силах и насколько
позволяет противник, сделать лучший ход в любой данный момент времени". Здесь важно
выделить два положения. Во-первых, "насколько это в его силах" — то есть необходимо учитывать внутренние возможности человека, то, что мы называем характером. И во-вторых,
игрок может лишь "попытаться" сделать лучший в данной конкретной ситуации игры ход-то
есть лучший при определенном расположении фигур на доске. Если бы шахматист начинал
игру с намерением сделать лучший, в абсолютном смысле этого слова, ход, его бы одолели
вечные сомнения, он бы увлекся бесконечной самокритикой и в лучшем случае проиграл бы,
не уложившись в отведенное ему время.
В подобной ситуации находится и человек, которого мучает вопрос о смысле жизни.
Для него также подобный вопрос имеет смысл только по отношению к какой-либо
конкретной ситуации и по отношению лично к нему. Было бы неправомерно с нравственной
точки зрения и психологически ненормально упорствовать в намерении выполнить действие,
которое соответствовало бы "наивысшей" ценности, — вместо того чтобы скромно
попытаться сделать лучшее, на что человек способен в сложившейся ситуации. Стремление к
лучшему для человека просто необходимо, иначе все его усилия сведутся к нулю. Но и в то
же время он должен уметь довольствоваться лишь постепенным процессом приближения к
цели, никогда не предполагающим ее полного достижения.

Как часто мы слышим доводы о том, что смерть в конечном итоге делает жизнь
полностью бессмысленной. Что, в конце концов, все творения человека не имеют смысла,
коль скоро смерть разрушает их. Так действительно ли смерть лишает нашу жизнь смысла?
Напротив! Ибо что бы являла собой наша жизнь, будь она бесконечна? Если бы мы были
бессмертны, мы бы спокойно могли откладывать каждый свой поступок на какое угодно
время. И неважно было бы, совершим мы сейчас какой-либо поступок или не совершим;
каждое дело может быть с равным успехом сделано и завтра, и послезавтра, и через год, и
десять лет спустя. Перед лицом же смерти — как абсолютного и неизбежного конца,
ожидающего нас в будущем, и как предела наших возможностей — мы обязаны
максимально использовать отведенное нам время жизни, мы не имеем права упускать ни
единой из возможностей, сумма которых в результате делает нашу жизнь действительно
полной смысла.

Рано или поздно каждый человек сталкивается с понятием "конечность": мы осознанно
воспринимаем конец чего-либо как неизбежность, как часть сделки, заключенной нами с
жизнью. Такое восприятие жизни присуще не только героям; фактически подобное
отношение свойственно поведению любого обыкновенного человека. Когда мы идем в кино,
нас гораздо больше заботит, чтобы фильм имел какую-либо концовку вообще, чем чтобы он
обязательно заканчивался благополучно. Сам факт, что человеку нужны и кино, и театр,
служит доказательством того, что исторический аспект событий не лишен смысла. Если бы
развертывание событий во времени не имело значения для людей, они бы довольствовались
"моралью произведения", переданной в кратчайшей форме, вместо того чтобы утруждать
себя, часами высиживая в театре.

Либо жизнь имеет смысл и сохраняет его вне зависимости от того,
длинна она или коротка, воспроизводит она себя или нет, либо жизнь бессмысленна, и в этом
случае она не станет более осмысленной, даже если будет длиться долго и воспроизводить
себя. Ведь если что-либо смысла не имеет, оно его не приобретет,
даже будучи увековеченным.

Хорошо известно, что, когда одноклеточные
организмы эволюционируют в многоклеточные, это оборачивается для них потерей
бессмертия. Они лишаются и своего "всемогущества". Они меняют свою универсальность на
специфичность. К примеру, исключительно дифференцированные клетки в сетчатке глаза
выполняют такие функции, которые не может выполнить ни один другой вид клеток.
Известный принцип "разделения труда" лишает отдельную клетку исходно присущей ей
функциональной автономии и универсальности, однако утраченная клеткой способность
независимого функционирования компенсируется ее относительной специфичностью и
незаменимостью внутри организма. Чем более специфичен человек, тем менее он соответствует норме, как в смысле
средней нормы, так и в смысле идеальной. Свою индивидуальность люди оплачивают
отказом от нормальности, а случается — и отказом от идеальности. Однако значимость этой
индивидуальности, смысл и ценность человеческой личности всегда связаны с сообществом,
в котором она существует. Подобно тому, как даже неповторимость мозаичного элемента
представляет ценность лишь в отношении к целостному мозаичному изображению,
неповторимость человеческой личности обнаруживает свой внутренний смысл в той роли,
которую она играет в целостном сообществе. Таким образом, смысл человеческого индивида
как личности трансцендирует его собственные границы в направлении к сообществу: именно
направленность к сообществу позволяет смыслу индивидуальности превзойти собственные
пределы.

Если мы говорим, что у человека есть судьба, это
значит, что у каждого — своя собственная судьба. И каждый находится наедине со своей
судьбой, так сказать, один во всей вселенной. Его судьба, то есть все, что происходит с ним,
неповторимо. Никто более не обладает теми возможностями, какими наделен данный
индивид, и ему самому все эти возможности даются лишь однажды. Возможности, которые у
человека возникают для реализации ценностей творчества и ценностей переживания, беды и
несчастья, которые ожидают его в жизни, которые он не в состоянии отвести и поэтому
должен переживать и, таким образом, реализовывать ценности отношения, — все это
единственное в своем роде, принадлежащее ему, и только ему.
Парадоксальная природа любого отрицания своей судьбы становится очевидной, когда,
к примеру, человек спрашивает, какова была бы его жизнь, если бы, скажем, на свет
произвел его не отец, а кто-либо другой. Он забывает, конечно, что в этом случае он был бы
не "сам он", что человек с иной судьбой просто обязан быть кем-то совершенно другим, так
что в подобном случае было бы невозможно и говорить о "его" судьбе. Таким образом,
вопрос о возможности другой судьбы для человека сам по себе несостоятелен, противоречив
и бессмыслен.

Свобода принятия решений, так называемая свобода воли, для человека
непредубежденного есть нечто само собой разумеющееся; он непосредственно ощущает себя
свободным. Человек же, серьезно сомневающийся в свободе своего волеизъявления, либо
безнадежно поддался влиянию философии детерминизма, либо болен параноидной
шизофренией; в последнем случае ему кажется, что воля его "скована" кем-то извне.
Фатализм невротика проявляется в том, что свобода воли как бы скрыта от него; невротик
сам себе не дает реализовать собственные возможности, он сам мешает себе быть таким,
каким он "может быть". Вследствие этого он искажает свою жизнь. Если мы утверждали
вначале, что быть человеком означает быть непохожим на других, то теперь мы должны
выразить эту формулу иначе: быть человеком — значит не только не походить на других, но
также уметь становиться непохожим, то есть уметь изменяться.

Конечно, прошедшее во многом определяет и
объясняет настоящее, однако никак нельзя представить себе будущее, которое определялось
бы исключительно прошлым. В этом заключается ошибка, типичная для фаталистической
позиции невротика, который, вспоминая свои прошлые неудачи, заключает, что его
неудачная, несчастная судьба определяет и оправдывает все его возможные будущие ошибки. На самом деле ошибки прошлого должны служить плодотворным материалом для
формирования более совершенного, "лучшего" будущего; из собственных промахов
необходимо извлекать уроки. Человек волен занять чисто фаталистическую позицию по
отношению к своему прошлому или, наоборот, чему-то учиться на опыте прошлого. Никогда
не поздно учиться, но и никогда не рано: учиться всегда "самое время", чему бы мы ни
учились. Пренебрегая этим, мы рискуем оказаться похожими на того пьяницу, которого
убеждали бросить пить. — Теперь уже слишком поздно, — отвечал он. — Но ведь это
никогда не поздно! — продолжали убеждать его. — В таком случае, я обязательно брошу, но
как-нибудь потом, — окончательно парировал он.

До тех пор, пока человек будет продолжать постоянно и совершенно неоправданно напоминать себе перед каждой попыткой совершить усилие, что она может оказаться
неудачной, он вряд ли преуспеет в своих усилиях — хотя бы потому, что ему не захочется
разрушать собственные ожидания.
люди склонны скрывать сами от себя свободу
собственной воли, оправдываясь якобы присущим им слабоволием.

На невротических больных-фаталистов сильное впечатление производят идеи
"индивидуальной психологии" (причем они эти идеи понимают неверно и, как следствие,
неверно их используют), в результате чего они склонны винить условия своего
существования в детстве, полученное ими воспитание и образование в том, что все это
"сделало" их такими, какие они есть, и, таким образом, предопределило их судьбу. Такие
люди пытаются оправдать слабости своего характера изъянами биографии. Они принимают
эти слабости как нечто раз и навсегда данное.

Неправильное воспитание никого не оправдывает; последствия его необходимо преодолевать
сознательными усилиями.

Каждому психиатру известно, насколько не похожим друг на друга может быть
поведение больных, страдающих одним и тем же психическим заболеванием в зависимости
от их духовной позиции. Один паралитик раздражителен и враждебен по отношению к
окружающим, тогда как другой — хотя, по сути дела, страдает тем же заболеванием —
дружелюбен, приветлив и даже обворожителен с окружающими его людьми.

Человеческая ответственность всегда оказывается ответственностью за
реализацию тех или иных ценностей-причем реализацию не только "вечных", непреходящих,
но и "ситуативных" ценностей (по Шелеру). Возможности для реализации ценностей
предоставляются человеку в каждый момент самые различные, так же как и разные люди
используют эти шансы совершенно по-разному. Требование реализации
ценностей-требование, исходящее от мира ценностей и направленное к миру человеческих
судеб, — становится, таким образом, конкретным, персональным и ежечасным призывом к
каждому отдельному человеку. Неповторимые возможности, предоставляемые каждому
индивиду, настолько же специфичны, как и возможности, заключенные в каждой
сложившейся исторической ситуации со всем ее неповторимым своеобразием.
Различные ценности соединяются таким образом, что в результате формируется
конкретная специфическая задача для данного индивида. Это соединение придает ценностям
ту неповторимость, в которой каждый человек видит серьезное и по-настоящему
убедительное обращение к нему лично-и ни к кому другому. До тех пор пока он не познает,
что именно определяет единственность и принципиальную неповторимость его собственного
существования, он не сможет ощутить выполнение своей жизненной задачи персонально
обязательным и неотделимым элементом собственной судьбы.

Обсуждая вопрос о смысле жизни, мы выдвинули три категории ценностей. В то время
как ценности первой категории (созидательные) актуализируются в действии, ценности
переживания реализуются в (относительно) пассивном принятии мира (например, природы
или искусства) нашим сознанием. Ценности отношения, однако, актуализируются всюду, где
индивид сталкивается с чем-либо, навязанным судьбой, чего изменить уже нельзя. Из того,
каким образом человек принимает такие печальные "подарки" судьбы, как он ассимилирует
все эти трудности в своей душе, проистекает неисчислимое множество потенциальных
ценностей. Это означает, что человеческая жизнь может быть наполнена не только
созиданием или наслаждением, но и страданием.
Тот, кто преклоняется перед поверхностным культом успеха, очевидно, не поймет и не
примет этих соображений. Но как только мы дадим себе труд остановиться и задуматься над
собственными обыденными суждениями о человеческом существовании, мы сразу же
увидим, что признаем ценность многих вещей вне зависимости от связанных с ними успехов или неудач.

Недостаток успеха никогда не означает утрату смысла. Это становится также
очевидным, когда мы возвращаемся к нашему прошлому и вспоминаем, скажем, периоды
собственной влюбленности. Пусть каждый честно спросит себя, решился бы он
"вычеркнуть" из своей прошлой жизни периоды несчастной любви, со всеми их сомнениями
и страданиями? Большинство из нас, конечно же, такого не сделает. Полнота страдания
никогда не кажется нам недостатком осмысленности. Напротив, человек растет и мужает в
результате страданий; его несчастная любовь приносит ему больше, чем могло бы дать целое
множество любовных побед.

необходимо лишь
вспомнить, насколько маловажным для оценки художественных достоинств мелодии
является то, в каких- мажорных или минорных-тональностях она написана.

Вместе с тем человек должен остерегаться соблазна преждевременно сложить оружие,
сдаться, слишком легко приняв ситуацию за судьбу и склонив голову перед всего лишь
мнимой своей участью. Лишь когда он не имеет более возможности реализовывать
созидательные ценности, когда под рукой действительно нет средств, чтобы воздействовать
на судьбу, тогда лишь наступает время реализовывать ценности отношения, тогда лишь ему
имеет смысл "взвалить на себя крест". Сама суть ценностей отношения проявляется в том,
как человек приговаривает себя к неизбежному; поэтому ценности отношения могут быть
полностью реализованы, только когда доля, выпавшая человеку, оказывается в самом деле
неизбежной. Брод называл это "благородным несчастьем", в отличие от "несчастья
неблагородного", представляющего собой ситуацию, которую можно избежать либо в
которой человек повинен сам*.

Шопенгауэр, как известно, с сожалением отмечал, что жизнь человека "болтается
между тревогой и скукой". В действительности и то, и другое полно глубокого смысла.
Скука-это постоянное напоминание. Что приводит к скуке? Бездействие. Но деятельность
существует не для того, чтобы спасаться от скуки; скорее скука существует для того, чтобы
мы бежали от бездействия и должным образом оценили смысл нашей жизни.
"Жизнь — ничто, это лишь возможность совершать что-то".

"Борьба за проигранное дело?"
Исходя из нашей философии, подобную фразу необходимо вычеркнуть из книг. Ибо в расчет
идет только процесс борьбы

Как мы уже говорили, в смысле жизни нельзя сомневаться, его надо осуществлять, ибо
мы перед жизнью в ответе. Отсюда следует, что отвечать мы должны не словами, а делами,
всей своей деятельностью. Более того, правильность ответа зависит от конкретной ситуации
и конкретной личности. Ответ должен включать в себя эту конкретность. Таким образом,
правильным будет ответ действием, в пределах реальных условий каждодневного
существования индивида, в пределах области ответственности каждого отдельного человека.
В пределах такой области каждый индивид является необходимым и незаменимым. Мы
уже обсуждали, насколько важно осознание человеком своей индивидуальной
неповторимости. Мы уже рассматривали, почему экзистенциальный анализ ставит своей
целью переведение ответственности в область сознательного и каким образом осознание
ответственности возникает из понимания человеком своей индивидуальной личной
жизненной задачи, или "миссии". Не видя уникальности и неповторимости смысла своего
существования, каждый отдельный человек чувствовал бы себя скованным, оцепенелым

Одна пациентка как-то заявила, что считает свою жизнь бессмысленной, а потому и не
желает поправляться, но все было бы иначе, все было бы прекрасно, имей она работу, в
которой она могла бы реализовать себя как личность: если б, к примеру, она была врачом, или санитаркой, или фармацевтом, или же занималась какими-нибудь научными
изысканиями. Необходимо было показать этой больной, что важна не работа, которую
человек выполняет, а то, как он делает эту работу. И не от нашей профессии, а от нас самих
зависит, найдут ли свое выражение в работе те личностные, неповторимые черты, которые
составляют нашу индивидуальность и, таким образом, наполняют смыслом нашу жизнь.

Что в действительности представляет собой профессия врача? Что придает смысл его
деятельности? Осуществление всех премудростей медицины? Укол в одном случае,
назначение лекарства в другом? Использование всех лекарских хитростей еще не делает
человека искусным врачевателем. Профессия врача лишь предоставляет человеку то поле
деятельности, где он может всегда найти возможность для выполнения своей жизненной
миссии, проявляя свое профессиональное мастерство. Смысл работе врача придают как раз
те дела, которые он делает помимо своих чисто медицинских обязанностей. Особый статус
профессия врача имеет благодаря именно тому, что человек привносит в свою работу как
личность. Ибо иначе было бы безразлично, например, кто делает уколы: именно этот врач
или его коллега и т. д., если бы врач лишь реализовывал премудрости своей профессии. И
только выходя за пределы чисто профессиональных функций, премудростей своей
профессии, врач выполняет истинно уникальную работу, в которой лишь одной он может
раскрыться как личность.
Ну а что же представляет собой работа санитарок, которым так позавидовала наша
пациентка? Они стерилизуют шприцы, разносят судна, меняют постельное белье — все это
очень важные дела, однако едва ли сами по себе достаточные для удовлетворения духовных
запросов человека. Но только когда санитарка делает какую-нибудь мелочь, которая не
входит в ее более или менее регламентированные обязанности, когда, скажем, она находит
какое-нибудь теплое слово для тежелобольного, тогда и только тогда ее жизнь наполняется
смыслом благодаря ее работе. Подобное возможно в каждой профессии, если работу
рассматривать в свете вышеизложенного. Нужность и незаменимость человека, его
индивидуальная неповторимость проистекают из него самого, зависят от того, кто и как
выполняет работу, а не от того, что это за работа

Естественное отношение человека к своей работе как сфере возможной реализации
созидательных ценностей и самовыражения часто искажается из-за того, что на человека
"давят" условия его труда. Некоторые, к примеру, жалуются, что работают по восемь и более
часов на своего работодателя и исключительно в его интересах и вся работа состоит в том,
что они складывают бесконечные столбцы цифр или стоят у линии конвейера и производят
одно и то же движение, нажимают один и тот же рычаг у станка. И чем меньше в работе
личностного, чем ближе она к стандарту, тем милее она нанимателю. В подобных условиях,
верно, работа может восприниматься лишь как необходимость заработать деньги, то есть
получить необходимые средства для настоящей жизни. В этом случае настоящая жизнь у
человека начинается только в свободное от работы время, и смысл жизни состоит в том,
чтобы организовать этот досуг. И это действительно так: ведь мы не должны забывать о
существовании людей, занятых на такой изматывающей работе, что после нее единственное,
на что они годятся, — это лечь спать, чтобы восстановить свои силы.

То, что в
действительности повергает невротизированного безработного в состояние апатии, что в
конечном счете лежит в основе невроза безработицы, это ошибочная точка зрения, что
только работа может наполнить смыслом нашу жизнь. Человек совершенно неверно
отождествляет свое профессиональное призвание с той жизненной задачей, для которой он в
этот мир призван. Именно в результате такого неправильного отождествления этих двух
понятий безработный страдает от ощущения своей бесполезности и никчемности.

невроз безработицы не является прямым и неизбежным следствием безработицы.
В действительности мы подчас обнаруживаем, что дело обстоит как раз
наоборот-безработица оказывается следствием невроза. Поскольку совершенно очевидно, что невротическое расстройство вызывает изменения в социальном окружении и в
экономическом положении человека, страдающего этим расстройством. При прочих равных
условиях в конкурентной борьбе за рабочее место у того безработного, который не падает
духом, шансы значительно лучше, чем у того, кто уже отчаялся и впал в апатию. Вероятнее
всего, именно первый получит работу, которой добиваются оба.

Удовлетворение, которое человек может получить от работы, не тождественно тому
созидательному чувству удовлетворения, которое дает жизнь в целом. Тем не менее
невротик нередко пытается "уйти" от жизни вообще- от пугающей широты ее просторов,
находя прибежище в работе, в своей профессиональной деятельности.

Неизбежность смерти может испугать лишь человека, у
которого не чиста совесть по отношению к собственной жизни. Смерти, отмеряющей конец
жизни, боится лишь тот, кто не в полной мере использовал данную ему жизнь. Такой человек
совсем не в состоянии смотреть смерти в лицо. Вместо того чтобы наполнять смыслом
отмеренную ему жизнь и таким образом выполнять свою жизненную "задачу", он ищет
убежища в какой-то призрачной вере в то, что его минует всеобщая участь.
Невротические больные спасаются бегством в мир романов, отождествляя себя с
вымышленными "героями".

Любая покорность судьбе имеет плохой побочный эффект-чувство обиды (злобы). Ибо
невротический человек, которому не удается реализовать себя в какой-то конкретной сфере
ценностей, кончает тем, что либо переоценивает, либо недооценивает этот конкретный
аспект жизни.

смысл-это, по всей видимости, нечто, что мы проецируем в
окружающие нас вещи, которые сами по себе нейтральны. И в свете этой нейтральности
реальность может казаться лишь экраном, на который мы проецируем свои неосознанные
мечты, так сказать, пятном Роршаха. Если бы это было так, смысл был бы не более чем
средством самовыражения, то есть чем-то глубоко субъективным.
Однако единственно, что субъективно, — это перспектива, в которой мы видим
реальность, и эта субъективность в конце концов не умаляет объективности реальности как
таковой. Я давал такое объяснение этого феномена студентам моего семинара в Гарварде:
"Посмотрите в окна лекционного зала на Гарвардскую часовню. Каждый из вас видит
часовню по-своему, в своей особой перспективе, в зависимости от того, где он сидит. Если
ктонибудь будет утверждать, что видит часовню точно так же, как его сосед, я должен буду
сказать, что один из них галлюцинирует. Но уменьшает ли хоть сколько-нибудь различие
взглядов объективность и реальность часовни? Конечно, нет".
Человеческое познание не похоже на калейдоскоп. Когда вы смотрите в калейдоскоп,
вы видите только то, что находится внутри его. Но когда вы смотрите в телескоп, вы видите
нечто, что находится вне самого телескопа. И когда вы смотрите на мир или на нечто в мире,
вы также видите больше, чем, скажем, перспективу; то, что видится в перспективе, сколь бы
субъективной она ни была, — это объективный мир. "Увиденное сквозь" буквальный
перевод латинского слова perspectum.
Конечно, человек свободен в ответе на вопросы, которые задает ему жизнь. Но эту
свободу не следует смешивать с произвольностью. Ее нужно понимать с точки зрения
ответственности. Человек отвечает за правильность ответа на вопрос, за нахождение
истинного смысла ситуации. А смысл-это нечто, что нужно скорее найти, чем придать,
скорее обнаружить, чем придумать. Крамбо и Махолик Я сказал, что смыслы не могут
даваться произвольно, а должны находиться ответственно. Я мог бы также сказать, что
смысл следует искать при помощи совести. И действительно, совесть руководит человеком в
его поиске смысла. Совесть может быть определена как интуитивная способность человека
находить смысл ситуации. Поскольку смысл-это нечто уникальное, он не подпадает под
общий закон, и такая интуитивная способность, как совесть, является единственным
средством схватывать смысловые гештальты.

Ныне мы живем в эру разрушающихся и исчезающих традиций. Поэтому, вместо того
чтобы новые ценности создавались посредством обнаружения уникальных смыслов,
происходит обратное. Универсальные ценности приходят в упадок. Поэтому все большее
число людей охватывается чувством бесцельности и пустоты, или, как я это называю, экзистенциальным вакуумом. Тем не менее, даже если все универсальные ценности
исчезнут, жизнь останется осмысленной, поскольку уникальные смыслы останутся не
затронутыми потерей традиций. Конечно, чтобы человек мог найти смыслы даже в эру
отсутствия ценностей, он должен быть наделен в полной мере способностью совести.
Мы живем во времена изобилия во многих отношениях. Средства массовой
информации бомбардируют нас стимулами до такой степени, что мы должны защищаться от
них посредством, так сказать, фильтрации. Нам предлагается множество возможностей, и мы
должны выбирать среди них. Короче говоря, мы должны принимать решения относительно
того, что существенно, а что нет.

---

Сегодняшний сон такой, каких давно не случалось. В поту я проснулась посреди ночи, дико озиралась по комнате, хотелось в туалет, но было страшно вставать с постели.
Мне снилась война. Да, так следует сказать - снилась. Но если бы можно было отбросить фактическую сторону дела, я бы сказала так: я прожила войну. Я была там.
Несколько мирных жителей, наша группка беженцев искала убежище. Мы были одни, город вокруг - разбомблен, разрушен, погублен. Мы искали ночлег. "Тревога, тревога" - билось у меня в голове. Мы то и дело прислушивались - не воют ли вдали сирены тревоги? Не свистят ли самолеты? Не падают ли бомбы?..
Одиноко стоящий, чудом уцелевший дом с выбитыми окнами, освежеванный изнутри - вот все, что нам удалось найти. Тонкие стены не спасут нас от бомб. Но ничего другого не оставалось, и мы решили переждать ночь здесь.
У нас был только лунный свет в разбитых окнах, несколько пледов и остатки мужества. Мы разбрелись по комнатам, каждый пытался найти угол или место, где бояться он будет чуточку меньше. Со мной в комнате осталась чья-то маленькая девочка. Мы уложили ее на полу под столом. Она не боялась совсем, только смотрела на все серьезными, мудрыми глазами и внимательно молчала. Я осталась с ней. Рядом была кровать, и я забралась под нее. Было что-то отчаянное в моем решении. Я пытаюсь спрятаться здесь, под кроватью от бомб? Я правда верю, что три доски у меня над головой спасут от металла, бетона и смерти? "Тревога, тревога" - постоянно звучит у меня в мозгу. Воют далекие сирены - там, на башне, или у меня в ушах, я не могу понять. В квадратные окна светит луна. Завтра мы проснемся? Никто не знает. Что в небе над городом? Мы не знаем. Мне слышатся сирены.
-Тревога, - говорю я полным голосом, и весь дом слышит меня. Люди отделились от стен и пола, как тени, прокрались к нам в комнату, с пледами, готовые бежать, готовые ко всему. Кто-то берет на руки девочку, кто-то осторожно выглядывает на небо через окно. "Нет, нет, не тревога" - шепчут они. Но ведь это сейчас. А что будет через минуту? Никто не знает...
Беззащитные, бессильные перед безликими бомбардировщиками, мы ничего не могли делать. Только прятаться, только бежать, только молиться - и так каждый день, каждый час. Были только мы и самолеты с неба.

Я проснулась и чувствовала, как стучит сердце, как горит кровь. Организм дал полную реальную реакцию перед угрозой смерти. Я шла по коридору квартиры и понимала: если сейчас война, мы погибнем в этих многоэтажных домах. Только бы не война! Только бы держалась наша страна! Я бессильна перед огромной далекой машиной правительства, политики. Моя жизнь зависит от них. А сделать я ничего не могу. Мы живем в неведении, только оно нас спасает. Боже, как страшна война. Простые люди, мы беззащитны и бессильны. Для нас война - это лотерея со смертью. Я словно была там. Я знаю!

---

Одна мысль подспудно живет со мной уже много-много лет. Пролистывая Франкла, я вспомнила о ней. Вот его слова: "Поскольку самоосуществление и самореализация вообще важны для
человеческого бытия, они достижимы лишь как результат, но не как интенция. Лишь в той
мере, в какой мы забываем себя, отдаем себя, жертвуем себя миру, тем его задачам и
требованиям, которыми пронизана наша жизнь, лишь в той мере, в какой нам есть дело до
мира и предметов вне нас, а не только до нас самих и наших собственных потребностей,
лишь в той мере, в какой мы выполняем задачи и требования, осуществляем смысл и
реализуем ценности, мы осуществляем и реализуем также самих себя".

Раскапывание собственного внутреннего мира, поощряемое литературными классиками-романистами, длительными дружескими дискуссиями, воспитательными мерами старших и собственным интересом, привело к тому, что я зациклилась на самой себе. Мир, целый окружающий мир отошел на второй план, стал фоном и помехами. Собственные переживания, влечения, мысли стали центром вселенной. "Хочу" и "не хочу" стали критериями восприятия. Весь мир превратился в набор условий, дающих или отнимающих удовольствие. А удовольствие стало целью.
В какой-то мере я познала и обрела себя. Зато потеряла все остальное, что есть вокруг меня. А ведь это 99,99% реальности.
Лишь в той мере, в какой нам есть дело до мира и предметов вне нас...
А вас сильно интересует, что происходит вокруг? Вам большое дело до предметов, до людей? Вот только честно.

Я помню тот этап детства, когда внутреннее Я еще не встало на первый план. Когда еще было интересно, как устроен паровоз, почему трава зеленая и как быстро может плыть кит.
А потом все - как в тумане...

---

Выходи из тлена. Перестань чуть что принимать позу эмбриона. Человеку это не идет.
Ты камень, пока ты считаешь себя камнем. Выходи из своего состояния. Как ты можешь говорить, что не удалась, если ты нигде себя не попробовала даже?
Такие слова сегодня прозвучали в мой адрес. Я просто хочу сохранить их. Порой подобные слова это все, что мне нужно, и их очень редко можно услышать. Поэтому оставляю их здесь, чтобы иногда вспоминать.

---

У всех бывают периоды, когда все из рук валится и когда голова не соображает совершенно. Такое случается, ничего.
У меня эти периоды проламывают тонкую корочку веры в себя. Каждый раз я проваливаюсь в леденящую прорубь отчаяния.
Если я поставила себе задачу и не справилась, то каждый раз это маленькая смерть.

---

Иногда я живу с мамой, иногда - у подруги. С кем-то одним жить постоянно я не могу - надоедает. Становится невмоготу. И сегодня кажется, что я знаю причину.
Мама обесценивает. И подруга обесценивает. Каждая по-своему, каждая - разные вещи и события.
Поскольку я безгранично внушаема, обесценивание перетекает в меня совершенно беспрепятственно.
Всласть обесценив одно, я переезжаю к маме или подруге, чтобы немного восстановить ценность одного и поубавить другого. Так и раскачиваюсь из ямы в яму.
И вдруг захотелось мне жить с кем-то другим. Кем-то, кто вообще не обесценивает. Кто не осуждает. С кем можно быть собой.

---

Продолжение Папуша

еще один очень большой текст

можно просмотреть весь свой день. Человек, может быть, привык ежедневно ездить на работу (и если вдруг это становится ненужным, он теряется), привык ежедневно встречаться с определенными людьми, определенным образом и в определенное время пить чай, определенным образом чесать язык на работе или с соседями; может быть, структурировать свое время посредством выполнения определенных обязанностей. Сейчас у людей много привычек дня связано с телевизором.

Можно просмотреть, что я привык делать утром и что я привык делать вечером, вплоть до мелочей – что я привык есть утром и что я привык есть вечером, или с кем общаться, или в каких состояниях пребывать. Есть люди, которые очень жестко привыкли к определенным вещам в течение дня, а у других такие привычки могут быть менее явно выражены.

От просматривания своего дня можно перейти к неделе, году. Скажем, большинство из нас привыкло летом куда-нибудь ездить. И если нарушить эту привычку, то возникнет некоторый дискомфорт, – не только потому, что этого ждешь и это приятно, а потому что это привычный ритм.

Для отличников: попробуйте соотнести термины "ритм" и "привычка". Например, известный йог Сахаров (он же Аров), настаивал, что определенные упражнения необходимо выполнять в строго определенное время суток; нужно создать себе такого рода ритм, и это увеличивает эффективность практики.

Можно говорить о привычках тела – привычной пище, привычных усилиях и воздействиях; о привычках эмоциональной сферы – привычках реагировать определенным образом в определенных ситуациях; можно говорить о привычках ума.

Одно из заданий сегодня будет состоять в расспросе/рассказе о способе проживания какой-то части дня: как человек привык вести себя по утрам, или как он привык вести себя на работе. Берется некоторый участок жизни, и рассказывающий может подробно описать (понимая, что для слушающего это не очевидно, следовательно наличие слушающего и расспрашивающего позволяет посмотреть как бы чужими глазами), как у него это обычно происходит.

Напоминаю, что речь может идти не только о привычках тела, но и о привычках эмоций и ума. Какие эмоции я обычно переживаю, приходя на работу? О чем я привык думать по утрам? О чем я привык не думать никогда, полагая, что я – "человек, который об этом не думает"?

Еще один метод, – на сей раз для домашней работы, обнаружения собственных привычек и их динамической силы состоит в том, чтобы попробовать привычные вещи делать иначе [3], так сказать, "пошевелить" свои привычки. Такого рода эксперименты могут простираться от попытки почистить зубы другой рукой до перестановки вещей в комнате, перемены последовательности действий и пр.
Следующий момент в нашей работе – это так называемые "вредные" привычки. Наверное у каждого из нас есть сколько-то таких привычек. Мы начнем с того, что в парах поговорим об одной – для каждой/каждого – такой привычке.

Здесь я предлагаю вам особенно внимательно отнестись ко второму слою, – к контексту. По-видимому, каждая такая "вредная" привычка вписана во много разных контекстов, важных для человека, и часто потому от нее и трудно отказаться, что она в различных контекстах имеет важное значение. В этом случае нам полезно из данного "узла" просмотреть более широкую часть "ткани" нашей жизни.

Лесли Кэмерон-Бэндлер в своей книге "С тех пор они жили счастливо" предлагает такой пример. Психотерапевт избавил клиентку от привычки к курению (дело, вообще-то, нехитрое), но через полтора месяца эта женщина приходит к тому же терапевту (поскольку она уже поверила в его возможности) с проблемой: семейная жизнь резко ухудшилась, исчезает взаимопонимание с мужем. Выясняется, что совместные "перекуры" были как раз теми моментами, когда они привыкли наиболее интимно общаться друг с другом (не в смысле секса, а в смысле моментов наибольшей открытости, свободного разговора). Когда она перестала курить, моменты эти исчезли, и из-за этого исчезает взаимопонимание. Пример немножко смешной, – кажется, что такое может происходить только с американцами, – но яркий.

Я считаю одной из своих психотерапевтических удач случай, когда пришел человек, рассказывавший, что никак не может бросить курить; мы с ним интенсивно поработали, и кончилась эта работа тем, что он перестал бросать курить. Он сейчас курит совершенно спокойно и с удовольствием, – немного курит, но "по-хорошему", не испытывая при этом угрызений "совести" по поводу того, что надо бы бросить... Мы расписали, разделив лист на две половины, почему надо бы бросить и почему не хочется, и выяснилось, что на самом-то деле чаша весов очевидно склоняется к тому, что в данное время бросать он не собирается, плюсы для него важнее.

Это тот случай, когда привычка объявляется вредной так называемой "собакой сверху" (термин Перлза); это она, "верхняя собака" (а вовсе не "сам" клиент) считает нужным избавиться от этой привычки. Собака-снизу, разумеется, делает вид, что она старается изо всех сил, но на самом деле саботирует эти старания, и, как справедливо утверждают гештальттерапевты, всегда выигрывает.

Это, конечно, не исключает того, что во многих случаях бросать курить действительно необходимо или желательно. Но всему свое место и время.

Напомню, что наш принцип в этом Практикуме – не залезать на чужую территорию. В этом разделе работы рассказчик будет вам рассказывать о дурной привычке, от которой он якобы не может избавиться. Слушающего просто-таки потянет встать в "дополнительную позицию" – посоветовать, помочь и научить, как это сделать. Всячески призываю вас удержаться от этого. Не лезьте помогать "бедным девочкам" и "бедным мальчикам".

Но зато мы можем посмотреть и выяснить, какие нити ведут от этого "узла" и в какую сторону. Возможно, что подробное и тщательное выяснение этих нитей даст совершенно неожиданное разрешение темы; возможно не даст. Но в любом случае оба узнают много нового и интересного.

Теперь я хочу предложить вам подробно, по шагам расписанную методику избавления от вредной привычки – если вы ("сами"!) действительно хотите от нее избавиться.
1) Прежде всего нужно иметь точное описание того паттерна поведения, с которым вы собираетесь работать. Скажем, если речь идет о переедании, нужно точно определить, чем для вас "переедание" отличается от "просто еды". Будет слабым ходом, если вы, скажем, просто ограничите свой дневной рацион. Нужно научиться различать аппетит и голод; механическую еду (во время чтения или разговора, например) и еду с удовольствием или ради насыщения. И так далее и тому подобное. Чем более точно и неформально (то есть по сути дела) ваше описание, тем больше у вас шансов на успех.

2) Если предыдущий шаг преимущественно интеллектуален, то теперь нужно научиться эмпирически, в реальном опыте обнаруживать себя осуществляющим поведение, о котором идет речь. Это подобно внутреннему "щелчку": "Вот оно! Сейчас я как раз это и делаю!"

Это не всегда легкая задача. Нужно уметь (и совершенствовать это умение) наблюдать себя.

Особенно опасны "промежуточные" случаи; часто из-за них вся работа идет насмарку. Сначала кажется, что "это еще не то" (ем, например, потому что мне хочется есть), а потом оказывается, что "нарушение" уже произошло, и остается только посылать ему "вдогонку" горькие сожаления или раздраженное "ну и пусть". Здесь полезен совет, который давал Гурджиев (по другому, правда, поводу): начинайте со случаев, которые для вас совершенно ясны, и если вы занимаетесь наблюдением достаточно интенсивно и честно, "ясных" ситуаций будет становиться все больше.

В сложных случаях этому этапу можно посвятить некоторое время, специально выделив на него два-три дня (а то и больше). Важно, чтобы было твердо решено, что это время наблюдения, а не собственно действия; жесткий принцип следующего шага здесь еще не действует.

3) Когда вы достаточно уверены, что узнаете "противника" в лицо, что больше половины случаев реализации намеченной к "купированию" привычки вы отслеживаете, можно переходить к самому действию: как только заметила(а) – прекратил(а).

Как правило, для единичного поведенческого акта это само по себе нетрудно. Но здесь нас могут подстерегать три типичные ловушки. Первая состоит в том, что нередко нужно прекратить уже начавшееся действие: потушить уже закуренную сигарету, положить обратно взятый кусок (а что делать, если кусок уже во рту?) и т.п. Нужно твердо решить, что действие будет прекращаться, на какой бы фазе вы его ни отследили.

Вторая ловушка – социальная ситуация. "Люди смотрят", и нам кажется, что они ждут от нас привычного поведения. Это может быть, а может и не быть ошибочной проекцией. Как правило, людям не так много дела до нас, чтобы они следили за нашим поведением [3]. Так или иначе, проекция это или реальность, с окружающими людьми как-то нужно обойтись. И это входит в задачу, должно быть учтено в описании.

Третья ловушка состоит в том, что в каком-то (а то и в каждом) данном случае может показаться, что как раз сейчас выгода отказа от привычки гораздо меньше затрат; как раз сейчас тактически выгоднее "уступить", а уж в следующий раз...

Справиться со всеми этими (и другими) ловушками можно, твердо придерживаясь следующего принципа: решимость справиться с привычкой должна быть на порядок сильнее, чем любые тактические соображения. Если мы решили вступить в борьбу, это уже не вопрос данной частной привычки, это экзистенциальная проблема, то есть вопрос о существовании: существую ли "я" со своей индивидуальностью и волей (пусть пока маленькой и слабой, но достаточной, чтобы победить в данном частном случае), или существуют только обстоятельства, а я – через них [4].

4) Этот шаг должен откорректировать предыдущий, чтобы все предприятие не превратилось в тупое упрямство. Как говорит Учитель Беинса Дуно, воля должна быть "алмазной", а не "железной".

Должна существовать (и быть психотехнически оформленной) инстанция, способная изменить (вплоть до отмены) принятое решение. Кроме того, решение должно обновляться и поддерживаться. Важно лишь, чтобы эта инстанция не совпадала с собакой-снизу, которой "не хочется" выполнять решение. В этой инстанции все мнения (в том числе и неохота, лень и пр.) должны быть учтены, но решение должно быть справедливым и осмысленным.

Технически это может быть оформлено так: после каждой реализации отказа от привычного поведения нужно вернуться к пересмотру решения, подтвердить и усилить его, или, – если этого требует суть дела, – откорректировать (вплоть до отмены). Структуру воли, которая формируется в результате такой работы над привычками, можно описать в терминах трансакционного анализа Эрика Берна. Она (структура) включает Послушного (в рамках данной частной задачи!) Ребенка, Твердого Родителя и Взрослого, который передает Родителю содержание указаний и уверенность в их осмысленности. Нетрудно заметить, что на первом, втором и четвертом шаге работает Взрослый, и его присутствие делает возможным четкую работу Родителя и Ребенка на третьем – решающем – шаге.


То, как человек реально живет, как правило доступно только внешнему наблюдению: обычный человек большую часть жизни по тем или иным причинам старается многого про себя не замечать. С другой стороны, у человека обычно есть некий "идеал себя", то есть то, каким он хотел бы себя видеть. Это нечто недостижимое, но есть мощные силы, которые заставляет нас к этому стремиться.

Где-то между тем и другим находится так называемый "образ себя". Это компромисс: с одной стороны это то, что я себе позволяю увидеть в своей реальности (а то, чего я себе увидеть не позволяю, собирается в "тень", как называл это К.Юнг). С другой стороны, "образ себя" – это то, чего мне удалось достичь из своего идеала. Как правило, те "хорошие" аспекты личности, которые не задействованы в идеале, не отмечаются и в образе себя, не замечаются. Образ себя пристрастен, и в своей пристрастности он детерминирован тем, каким бы человеку хотелось себя видеть.

Желательные привычки имеют отношение к верхнему краю, к идеалу. Так что интересно, конечно, расспросить человека, зачем ему такая привычка, как бы он жил, если бы у него это было, что изменилось бы в его жизни, если бы у него это было?

Теперь я предложу вам, как и в предыдущем разделе, методическую схему "постановки" желательной привычки. Она несколько отличается от схемы работы с "вредной" привычкой, прежде всего тем, что там есть реальный опыт того поведения, о котором идет речь, а здесь может не быть. (Если такой опыт есть, это можно рассматривать как реализацию начальной части предложенной схемы.)

1) Проект. Кроме полного и по возможности конкретного описания желательного поведения здесь должна еще столь же точно быть описана ситуация, в которой оно уместно. Нужно рассмотреть мотивы, которые делают такую привычку желательной, выяснить, чьи это мотивы – "самого" человека или его собаки-сверху (в последнем случае нужно решить для себя, действительно ли "я" собираюсь сделать это своим мотивом). По возможности нужно предусмотреть достаточно богатый ряд различных функций для нового поведения.

2) Как и в предыдущем случае, необходим переход от интеллектуального описания к эмпирически узнаваемой ситуации. В данном случае это – ситуация, в которой уместно и необходимо новое поведение. Она должна узнаваться так же "щелчком" и безошибочно, чтобы далее не возникало колебаний – включать новый способ поведения или нет.

3) Для нового способа поведения необходим этап "обкатки" – пробная реализация. После нескольких "опытов" нужно вернуться к предыдущим пунктам, осуществить там "доводку" и принять решение о реализации по поводу точно и конкретно описанного способа поведения в определенной ситуации, – теперь уже проверенного на опыте.

4) Этап реализации похож на предыдущую схему: как только ситуация узнается, новый способ поведения включается волевым усилием. В этот момент никакие возражения (со стороны "исполнителя" – Послушного Ребенка) не принимаются. Все ловушки обходятся благодаря соблюдению принципа – выполнение решения на порядок важнее привходящих тактических обстоятельств (конечно, если это не грозит чьей-нибудь жизни и т.п. – здесь уместно напомнить "три принципа роботехники" Айзека Азимова).

5) Как и в предыдущем случае – пересмотр и укрепление, или уточнение, или отмена решения.

Нетрудно заметить, что через некоторое время требуемое "хорошее" поведение легче осуществлять по привычке, чем принимать решение каждый раз заново. Но, тем не менее, "хорошая" привычка нуждается в поддержании, и на это нужны какие-то усилия.

Чтобы разбираться с "детерминантами" поведения, нужно иметь в виду, что определенная ситуация может быть детерминирована одновременно и привычкой, и желанием, и обязанностью. Например, человек может ходить на работу и по привычке, и потому, что он любит там чай пить с хорошими людьми (бывает, что и работать любит, и там ему в этом не очень мешают), и по обязанности. Но при внимательном всматривании и вслушивании в себя все это можно различить. С другой стороны, хорошо находить и такие примеры, где ясно прослеживается одна (или преимущественно одна) детерминанта.
Сегодняшняя наша тема – "обязанности и долженствования". Долженствование имеет одно важное отличие от прочих "детерминант". Привычка просто осуществляется "через" нас. Желания нужно (если нужно) удерживать от реализации; они как бы "сами" стремятся к воплощению. А вот чтобы выполнять обязанности (даже самые необходимые или самые приятные), нужно специальное собственное усилие воли.

Вот простой пример. Вас будит будильник, и вы понимаете, что вставать нужно. Причем то, ради чего вы встаете, может быть приятным или неприятным, это может быть нужно вам или кому-то другому. Вы хорошо понимаете, что возможность не встать, поспать еще – совершенно исключена. Абстрактно можно было бы сказать, что ваше поведение вполне "детерминировано". И тем не менее, чтобы встать, вам нужно специальное, особое усилие.

Джеймс, правда, описывает ситуацию, когда это усилие делается как бы "само собой", то есть его удается "не заметить". Но это не меняет сути дела: чтобы встать – нужно встать, и тело не встанет "само" (как встают мертвецы в страшных сказках), кому-то ("нам самим") приходится это делать.
Прежде всего нужно обратить внимание, что долженствование принципиально коммуникативно, то есть должен человек всегда кому-то. Когда я считаю себя должным, обязанным делать что-то, когда я заставляю себя или меня заставляют – это всегда коммуникация кого-то с кем-то. Так что в нашем рассмотрении прежде всего следует выяснять, кто же "адресат" долженствования, кому человек должен.

Полезно попробовать выяснить характер этой коммуникации: каковы отношения того, кто должен что-то делать, с тем, кому он это должен. По какой причине человек принимает "назначаемое" ему долженствование?
Здесь возможны две различные ситуации. Одна – выполнение договоренности. Если человек с кем-то договорился встретиться в таком-то месте в такое-то время, то он должен туда прийти (независимо от того, хочется ли ему этого) по договоренности. Если не рассматривать "привходящие обстоятельства", а считать договоренность свободным решением (на самом деле, конечно, так бывает далеко не всегда, но это уже другой разговор), то это случай поведения взрослого человека в кооперации с другим взрослым человеком. Им обоим для чего-то нужно встретиться, они выбрали время и место, более или менее удобное обоим, и теперь оба должны выполнять договор.

Другая ситуация – когда человек считает, что его "заставляют" что-то делать. Это очень странная (при всей ее распространенности) ситуация. Как можно "заставить" взрослого человека? [2] Тем не менее, при разборе семейных проблем почти всегда приходится слышать разговоры о том, кто кого "заставляет" ходить за картошкой, кто "должен" мыть посуду или забирать ребенка из детского сада и пр. Часто клиенты обращаются к психотерапевту именно с проблемами такого типа: человек "не может себя заставить" делать то, что он считает себя обязанным делать, если ему почему-то очень не хочется.
Я обещал в конце этого занятия рассказать о несложной методике перехода от зависимости к собственному решению. Она такова. Возьмите лист бумаги, напишите обязанность, о которой идет речь, что-нибудь вроде "дописать, наконец, диссертацию" или "делать зарядку по утрам". Затем разделите лист пополам и справа напишите, что будет, – хорошего и плохого, – если вы это сделаете, а слева – что будет, если вы этого не сделаете. Потом сопоставьте и сделайте свой выбор.

На одном из прошлых занятий я приводил пример клиента, который безуспешно пытался бросать курить, потому что на самом деле не собирался этого делать. Мы с ним проделали как раз такую работу.

Одна из трудностей применения этой простой техники состоит в том, что мы полагаем поведение и желания других людей переменными. Нам трудно взять их в качестве константы в нашем "листе следствий". Мы хотели бы, чтобы они вели себя (думали, чувствовали) иначе, чем они делают. Соответственно этому, представление о том, что меня "заставляют", является скрытой (часто и от самих себя) жалобой на то, что другие ведут себя (думают, чувствуют) не так, как нам бы хотелось, или упреком в их адрес.

Сфера желаний у современного человека очень уязвима и как правило подвергается большому давлению. Происходит это из-за ошибочного применения к сфере желаний требований этики: "хорошие" мальчики и девочки не только не делают многих вещей (некоторых из них действительно лучше не делать), но и не должны "этого" хотеть.

Между тем по самой своей сути этика применима лишь к поведению – поступкам, действиям, проявлениям [2]. Следовательно, нам нужно научиться тонко различать собственно сферу желаний и область поведения, как внешнего, так и внутреннего.

Нам может помочь известная восточная метафора – "сад желаний". Представим себе сад, огороженный огромной каменной стеной. Желания – "флора" и "фауна" этого сада. Там растут как заурядные лютики и ромашки, так и совершенно невероятные, экзотические цветы (в том числе такие, каких "не может быть"); там бегают обыкновенные зайцы и даже вульгарные кролики наряду со зверями, вполне "невиданными". Там есть хорошо утоптанные дороги (кое у кого, возможно, даже покрытые асфальтом общепринятости), а есть и "неведомые" дорожки.

У сада есть калитка (может быть – не одна); через эту калитку желания могут быть выпущены "на другую сторону" на сторону поведения. Впрочем, здесь они сразу же перестают быть "синими птицами" и превращаются в нечто другое, гораздо более обыденное – мотивы, цели и прочее в таком роде. Очень важно научиться замечать это превращение и не путать "мотивирующего дрозда" с синей птицей желания. Мотивы и цели деятельности или поведения – это уже не желания, а желания – это еще не мотивы и не цели.

В воротах калитки стоит Этик – как раз здесь и есть его место. У одних людей он суров, у других – покладист; у одних честен и неподкупен, у других его легко соблазнить; у одних он умен и точен, у других туп и непробиваем, у третьих представления его туманны и запутаны. И так далее. Каждый может сам рассмотреть и оценить своего Этика и Этика своих знакомых. В той мере, в какой поведение определяется желаниями (а оно определяется также обязанностями, привычками и т.п.; иногда мы даже совершаем поступки, то есть нечто вообще, вроде бы, недетерминированное), – так вот, в той мере, в какой поведение определяется желаниями, оно определяется также качествами Этика, который сторожит на "проходной" Сада желаний.
Как читатель уже догадывается, мы собираемся пригласить его на экскурсию по Саду желаний. Отправляясь туда, совершенно необходимо вооружиться психотехнической установкой: если мы, придя в сад, начнем раздавать направо и налево оценки, а то и "принимать меры искоренения и перевоспитания", мы скорее всего мало что увидим, а к тому же рискуем "наломать дров". Путешествия в психику требуют такой же осторожности, как путешествия в прошлое или будущее в фантастических рассказах: новичку лучше не спешить с преобразованиями.

К сожалению, любителей вести себя в Саду таким образом и без нас более чем достаточно. Назовем этих браконьеров "псевдоэтиками", поскольку, хулиганя в Саду, они делают вид, что руководствуются этическими принципами. Заметим, кстати, что у этих "искоренителей или воспитателей желаний" – свои желания, которые их собственный Этик не умеет (или делает вид, что не умеет) распознать. В психотерапевтической работе часто приходится выявлять такого рода "субличности".

Первая трудность, которую необходимо преодолеть на пути в таинственный Сад – это частое неумение распознать, находитесь ли вы уже там, или только "на подступах". Псевдоэтики цветут здесь пышным цветом. "Хорошие девочки", как правило, хорошо знают, чего "надо" хотеть, и делают вид, что этого-то они и хотят. Как часто приходится слышать от "хорошей девочки", что она хочет хорошо учиться! Начинаешь выяснять, зачем ей это нужно, и оказывается, что тогда мама ее будет любить, или подруги будут завидовать, или папа оставит в покое, или...

Такая цепочка – совершенно определенное свидетельство неподлинности рассматриваемого "псевдожелания". То, что нужно для чего-то другого, не есть желаемое само по себе. По такой цепочке нужно двигаться до конца, до того момента, когда нет уже возможности сказать "для чего", а остается только "потому что я этого хочу", – это и есть то, чего мы ищем.

Начните свою "экскурсию" с подробного рассмотрения трех-четырех желаний, достаточно различных по своему характеру. Это проложит вам дорогу в Сад ваших желаний. Вряд ли стоит с самого начала затевать слишком подробную "инвентаризацию" – нечто подобное может понадобиться значительно позже и потребует серьезных знаний. Скорее полезно было бы приучить себя к более или менее регулярным экскурсиям, постепенно знакомясь с топографией, "ботаникой" и "зоологией" своего Сада.

Остается еще один, очень существенный вопрос: как вы обходитесь со своими желаниями? Какую часть их вы реализуете? Как вы относитесь к тем желаниям, которые "нельзя" (не нужно, неэтично, невозможно) реализовать? Насколько вы позволяете "псевдоэтическим" браконьерам действовать в вашем Саду, а "рационализаторам" подменять действительные желания "социально-пригодными"?

Желания – основной резервуар нашей энергии. Если вы всю жизнь делаете то, что "нужно", считая необходимым ограничивать себя в своих реальных желаниях, вы рискуете утерять связь со своим Садом; нетрудно догадаться, что это может вести к потере интереса к жизни, даже к депрессии, когда кажется, что не хочется уже ничего. Один анекдотический персонаж, которого долго воспитывали, прежде чем принять в комсомол, в ответ на вопрос, готов ли он отдать жизнь за Родину, сказал: "Конечно, готов – зачем мне такая жизнь?!" С другой стороны, если вы только и делаете, что удовлетворяете свои желания (не осуществляя при этом выбора – дефицитарные ли это желания или бытийные, желания ли это тела или плоти, червя или человека), жизнь тоже может оказаться в конце концов пустой и бессмысленной.

Отрицательные эмоции.
Под "отрицательными эмоциями" не имеется в виду эмоциональная реакция на всевозможные реальные неприятности, горести и трудности жизни: досада, горе и т.п. Реальное эмоциональное страдание во всех его видах – это нечто совершенно иное, нежели отрицательные эмоции. Всякая здравая психотехника принимает необходимость страдания, в том числе и эмоционального. Некоторые психотехнические школы (например, Гурджиев) даже акцентируют "сознательное и намеренное страдание". Но при этом существует формула: "Там, где умный человек страдает, – дурак мучается". Прикиньте, что эта формула может значить лично для вас.

Более того, отрицательные эмоции не обязательно кажутся "неприятными". Немалая доля эмоций, которые нас как бы радуют (но именно "как бы" – в этом все дело), при ближайшем рассмотрении оказываются типичными отрицательными эмоциями. Мой любимый пример содержится в известном одесском анекдоте, который я часто вспоминаю по этому поводу: "У Хаймовича пропала коза. Казалось бы, какое мне дело до Хаймовича и его козы... – а все-таки приятно!"
К такого же рода отрицательным эмоциям относится эйфорическая радость, всякие фальшивые "ахи-охи" и т.п. Отрицательные эмоции – это эмоции, приправленные специфическим "душком", в них всегда есть нечто грязноватое и "неподлинное". Одна знакомая подарила мне формулу: "аджика с тухлятинкой".
Одна из типичных областей отрицательных эмоций, можно даже сказать, – родовая отрицательная эмоция (во всяком случае с точки зрения тех теоретических представлений, которые я дальше буду излагать), – обида. Противоположный полюс обиды чувство вины, дополняемое тем, что ученик Перлза Джон Энрайт называл "общивданием", соединив в это словечко три: ОБъяснение, заЩИта, опраВДАНИЕ.

Еще один пример отрицательных эмоций – жалость. Тут начинаются тонкие и сложные различия, которые нужно постараться прочувствовать. Есть вполне осмысленные, нужные и совершенно не "отрицательные" эмоции, которые можно назвать сочувствием, состраданием и т.п. Жалость – эмоция совершенно иного рода. Перлз этого типа эмоции описывал как набор удовольствий по поводу того, что "это" (по поводу чего жалость) случилось не со мной; я вне этого, я "выше" и потому могу пожалеть.

Еще одна область отрицательных эмоций – это эмоции, связанные с соревнованием и соревновательностью, со всякого рода победами и поражениями. Опять-таки, это вещи тонкие, потому что в соревновательных ситуациях могут быть и "нормальные" эмоции, скажем, досада от поражения и действительная, нормальная, искренняя эмоциональная радость от победы. Но там же есть место и для множества всяких отрицательных эмоций. В частности, то, что может казаться позитивной эмоцией, – торжество, например, – может иметь в себе очень определенный привкус "прищучивания" кого-то. На вид эмоция вроде бы "позитивная", а на вкус она очевидно содержит в себе некую "грязнотцу". Если дашь себе в этом отчет, то становиться как-то неудобно, нехорошо. Сюда же можно отнести такую типичную отрицательную эмоцию, как зависть.
Переходя от внешнего описания на несколько более глубокий уровень, я хочу обратить ваше внимание на специфическое качество или особенность отрицательных эмоций: часто одна отрицательная эмоция вызывает за собой другие. Например, человек "взорвался", накричал на кого-то, потом ему стыдно. Одна отрицательная эмоция по поводу другой отрицательной эмоции. Затем может последовать попытка себя оправдать, обвиняя кого-то другого, – еще одна отрицательная эмоция; и так далее.
Я думаю, что если вы всмотритесь, – это не требует никакого теоретизирования, для этого достаточно просто наблюдения, – но безжалостного наблюдения (то, что называется "честным свидетелем"), – вы увидите, что отрицательные эмоции почти всегда живут такими цепочками. Больше того, они живут по-видимому не просто цепочками; они живут некоторой сетью или тканью. И можно даже сказать, что такого рода ткань или сеть отрицательных эмоций опутывает всю нашу жизнь и пронизывает ее насквозь.

(Попробуйте сопоставить это с сетью привычек, некоторые "измерения" которой мы рассматривали на предыдущем занятии. Вообще отрицательные эмоции во многих отношениях полезно представить как "дурные привычки", хотя это, конечно, не единственно возможный и даже не основной способ их рассмотрения.)
Интересно, что почему-то и каким-то образом мы не только оправдываем свои отрицательные эмоции (твердя что-то вроде формулы "слаб человек"), но мы их каким-то образом еще и любим. С одной стороны, они вроде потому и отрицательные эмоции, что неприятны, но, с другой стороны, есть в них и что-то очень для нас "вкусное".

Вот несколько направлений, в которых можно поискать, за что же мы их любим. (Повторяю, мы с вами пока что не теоретизируем, а смотрим чисто феноменологически, "фактически" на то, как оно у нас устроено.) Во-первых, это ощущение "пробоя", срыва некоторого запрета. Очевидно, что отрицательные эмоции относятся к сфере "нельзя", и когда мы вдруг каким-то образом "не выдерживаем", нас "прорывает", – появляется некоторое специфическое удовольствие, "запретный плод" в руках.
Еще одно удовольствие от отрицательных эмоций, – это некая странная, особенная, тоже грязноватая власть над другими. Человек не сдержался, его прорвало, теперь он несется на всех парах и ни за что не отвечает... И это создает такую ситуацию, когда он обладает странной властью над ближними, – какая бы это ни была отрицательная эмоция: гневливая или, наоборот, депрессивная, или маниакально-радостная... Каким-то образом это устроено так, что ближним противопоставить этому вроде бы нечего. Человек оказывается во власти отрицательной эмоции, а ближние – как бы в его власти; в этой частной ситуации, на этот момент человек за счет отрицательной эмоции имеет возможность что-то "выиграть". А то, что по ближайшему хотя бы немного "большему" счету он проигрывает, – это в момент "раскрута" отрицательной эмоции как бы не учитывается. Это потом некая рассудочная фигура говорит: "Ну что же ты, тебе же потом будет хуже". Но в момент "пробоя" ощущение некоторой власти делает отрицательную эмоцию "вкусной" и чем-то привлекательной.

И наконец, еще один важный момент. Многие считают, что переживание и проявление отрицательных эмоций – это и есть эмоциональная "жизнь", что-то живое, кипящее, бурлящее. Во всяком случае по отношению к полному отупению может показаться, что это действительно какая-то "жизнь".
Давайте попробуем здесь задаться вопросом, возможны ли какие-либо другие эмоции, кроме отрицательных. Возможна ли эмоциональная жизнь при отсутствии (в пределе – полном) отрицательных эмоций?
эзотерическое знание о возможности обходиться без отрицательных эмоций очень легко перепутать с общепринятыми этическими представлениями. Во всей нашей культуре (почти во всех ее разных субкультурах) нам, вроде бы, вменяется в обязанность противостоять отрицательным эмоциям: считается, что проявлять их "нехорошо", нужно их сдерживать, а лучше вообще не испытывать: хорошим девочкам и мальчикам это не пристало.

Однако когда нам говорят: "Веди себя хорошо, то есть, в частности, не проявляй, а лучше даже не испытывай отрицательных эмоций", – мы сталкиваемся со странной вещью. С каждой конкретной и определенной отрицательной эмоцией в какой-то данный момент, мы, пожалуй, могли бы справиться (за исключением каких-то крайних случаев). То есть не то что можем, – но, именно "могли бы". Но если мы посмотрим непредвзято и честно на свою реальную жизнь и на реальную жизнь наших ближних и дальних, родных и знакомых, то увидим, что отрицательные эмоции в целом, – как ткань, как сеть, мало поддаются нашим слабеньким рассудочным попыткам сдерживаться. С этой тканью или сетью реально никто вокруг нас не справляется, и мы сами не справляемся.

Соответственно все "этические" установки по этому поводу не только бесполезны (хотя, и выполняют до некоторой степени сдерживающую функцию), но, по сути дела, являются большой ложью. Эти установки, – как всем на самом деле понятно, – не предназначены для того, чтобы действительно выполняться.

И на эту ложь люди соответствующим образом реагируют Как бы принимая установку "в принципе", средний интеллигентный (а уж тем более неинтеллигентный) человек совершенно уверен (если вообще об этом задумывается), что отрицательные эмоции – это на самом-то деле вполне нормально, "мы же не ангелы", "все люди так живут", – и люди действительно так и живут.

Таким образом, если утверждается, что жить без отрицательных эмоций – нормально, а переживать и выражать их ненормально (это опять про отличие "обычного" от "нормального"), причем утверждается всерьез, а не в качестве заведомо лживой, но "правильной" (то есть – псевдоправильной) установки культуры, то нужно остановиться и заметить, что без особых пояснений непонятно, что же имеется в виду.
Я полагаю, что полезно было бы также на эмпирическом уровне посмотреть, что может "остаться" в эмоциональной жизни, если убрать отрицательные эмоции. Каждому полезно самому проделать такую эмпирическую работу, я сейчас только намечу некоторые возможные линии.

Во-первых, очевидно останутся так называемые "высшие" эмоции, – что бы под этим ни понимать. Например, сюда можно отнести область эмоций типа буддийского сострадания или христианского милосердия, эмоции переживания прекрасного, переживания высокого искусства и т.п.

Во-вторых, наверное останется область, так сказать, "непосредственных" эмоций, как приятных, так и неприятных, Например, у досады, когда попал в неприятную ситуацию, может не быть специфического привкуса отрицательной эмоции. Тут каждому предоставляется поле для того, чтобы прочувствовать внутри себя эту тонкую, но очень определенную грань. Еще раз: если посмотреть внимательно и точно, то видно, что неприятная эмоция – это одно, а отрицательная эмоция (специфическая эмоциональная "грязнотца") – это другое.

Тут же можно сказать, что в зависимости от того, какого типа эмоции считаются "нормальными" и допускаются определенным кругом людей в общественную, – то есть "цивилизованную", "культурную", – жизнь, можно различать "жизненные стили", разные в разных культурах и субкультурах, у разных людей и даже у разных субличностей в одном человеке.

Скажем, одна группа субличностей в некоем Иван Иваныче практикует и допускает один тип эмоций, а другая – другой; например, Иван Иваныч на работе и Иван Иваныч дома. Разные субкультуры разных субличностей внутри Иван Иваныча могут иметь разный стиль. При этом может оказаться, что некоторые типы эмоций допускаются как нормальные и не воспринимаются как отрицательные эмоции одной субличностью, но совершенно неприемлемы для другой. В консерватории Иван Иваныч ни за что не позволит себе даже переживать то, что он "естественно" не только переживает, но и выражает в обычной семейной сцене.
Совершенно очевидно, что подавлять как выражение, так и переживание отрицательных эмоций во-первых, невозможно (хотя можно пытаться это делать время от времени), а во-вторых, по-видимому это даже и вредно, как о том говорят психологи и врачи. Но тогда получается вроде бы неразрешимая дилемма: если не подавлять, то выражать, а если не выражать, то подавлять.
Что касается противоположной возможности, то полезно заметить, что та "инстанция", которая занимается (или пытается заниматься) подавлением отрицательных эмоций, как правило сама полна отрицательных эмоций, и именно они питают ее, этой "инстанции", "праведный" гнев (а также презрение, отвращение, обиду, вину и пр.) по поводу отрицательных эмоций.

Как же разрешить эту дилемму?

Идея психотехники состоит здесь в том, что отрицательная эмоция – это вообще просто ошибка, причем не столько "эмоциональная ошибка" (кажется несколько странным применять сам этот термин к эмоциональной сфере), сколько ошибка в когнитивном (познавательном) представлении ситуации. Грубо говоря, отрицательные эмоции, – это эмоциональная реакция на неправильно представляемую ситуацию [3]...

Если это так, то понятно, что отрицательную эмоцию нужно не подавлять и не выражать, с ней нужно РАЗБИРАТЬСЯ, или, как говорил великий русский классик, "зреть в корень".

Прежде всего необходимо описать своеобразную, специфическую действительность, в которой люди проводят (не задумываясь об этом) значительную часть своего времени и расходуют значительную часть энергии, и в которой как раз и возникают отрицательные эмоции.
Вначале ребенок, конечно же, не знает, что это "жест", он просто тянется к яркой игрушке. Но для мамы, которая находится рядом (причем именно для того, чтобы ему помогать) это "сигнал": она видит, к чему малыш тянется, и дает ему игрушку. Причем этот "сигнал" она сама, посредством своего осознания, превращает в жест. В конце концов и ребенок (для нас сейчас не важно, каков механизм этого шага развития) начинает осознавать свое действие как жест, как обращение. Причем, как красиво пишет Выготский, ребенок – последний, кто обнаруживает в своем действии обращение, коммуникацию.

С отрицательными эмоциями происходит по существу нечто подобное. Ребенок приобщается к этой, извините за выражение, "культуре", точно так же, как к любой другой – к речи, предметным действиям, социальным ролям и пр. Сначала ребенок дает просто отрицательную эмоциональную реакцию (это еще НЕ "отрицательная эмоция" как таковая!) на ситуацию, например, фрустрации. Затем он обнаруживает, что его отрицательная эмоциональная реакция может оказывать влияние на состояние родителей. И постепенно она становится не просто реакцией, а способом воздействия, способом эмоционального давления ("Я не тебе плачу, я маме плачу").

Можно сказать, что он начинает эту свою реакцию использовать, благодаря чему она из реакции превращается в собственно отрицательную эмоцию как таковую, которая, как мы теперь видим, всегда (даже когда это не сразу заметно) является обращением.

Можно еще добавить, что основная коммуникативная функция отрицательных эмоций – это назначение себе и адресату (напомню: у отрицательной эмоции в рамках этого подхода всегда есть адресат) определенных ролей в этом "компоте". Например, ворчанием ребенку навязывается роль "неслуха" (а себе Родителя-Которого-Не-Слушаются), конючением родителю предлагается роль обидчика (а себе Ребенка-Которого-Недостаточно-Любят), и т.д. Чувство вины и обида – самые яркие примеры отрицательных эмоций в этом смысле слова.

Отсюда мы сможем позже прямо перейти к двум важнейшим функциям отрицательных эмоций – функции "канализации" эмоциональных связей и между людьми и функции формирования "образа себя".
Методически работа над отрицательными эмоциями явно распадается на несколько "поясов" или слоев, из которых здесь подробно будет описан только первый. Человек, приобретший опыт в этом первом поясе, для дальнейшей работы будет нуждаться вообще в иного типа помощи и организации, что лежит вне предмета Первого Цикла этой книги.

В первом слое предметом работы может стать некоторая вполне явная, определенная и типичная для данного человека отрицательная эмоция или группа эмоций. Выделение и описание этой эмоции (или группы эмоций) может проводиться по методике, сходной с первым шагом работы над дурной привычкой. "Противника" нужно прежде всего научиться мгновенно узнавать "в лицо", затем хорошо изучить и описать. Нужно пронаблюдать типичные ситуации, в которых появляется эта отрицательная эмоция, собственные состояния и логику мышления про этому поводу и пр.

Дальше можно попробовать, продолжая реализацию методов работы с дурными привычками, просто "не делать этого", то есть не выражать и даже не переживать эту отрицательную эмоцию. В некоторых случаях это может получиться, что даст ученику прекрасный опыт "избавления" от определенной отрицательной эмоции, опыт того, что без нее можно жить. Здесь очень полезно просмотреть, что благодаря этому изменилось в жизни в целом, как меняется "образ себя". После этого можно переходить к следующей эмоции или группе.

Но попытка "просто перестать" может и не сработать. Как правило привычные отрицательные эмоции обладают над нами по крайней мере некоторой властью, и не легко ею поступаются. К тому же, они являются важными составляющими нашего привычного стиля жизни и привычного "образа себя", так что избавление от них (как, впрочем, и от существенных привычек) требует серьезной проработки.

Проработка в этом случае должна быть прежде всего аналитической. Но тут имеется очень опасная ловушка. Задача состоит в том, чтобы "расспросить" отрицательную эмоцию, "о чем" она хочет сообщить, на что она указывает. Но все дело в том, что (как мы видели в теоретической части) отрицательная эмоция так "устроена", чтобы скрывать – как раз то, на что она, казалось бы, должна указывать. Отрицательные эмоции основаны на лжи.

Здесь возникает самый напряженный момент – борьбы. "Реализация" (то есть не только выражение, но даже переживание) отрицательной эмоции принципиально не допускает раскрытия содержащейся в ней лжи. А аналитическое раскрытие этой лжи и поддержание ее сознавания делает невозможной реализацию отрицательной эмоции.

Я поясню это на примере обиды. Допустим, обида начинается с того, что человеку становится действительно дискомфортно в связи с определенным поведением его партнера. Он высказывает (или, что еще хуже, не высказывает) свою претензию. Партнер изменяет или не изменяет свое поведение: И в том и в другом случае это – реальность, с которой человеку дальше нужно иметь дело.

Если "обиженный" не хочет иметь дело с этой реальностью, если он заинтересован в чем-то другом (о чем не говорит, и чего часто даже сам не осознает), он продолжает настаивать на том, что партнер с ним неправильно "обошелся". Часто вся игра построена на том, что "теперь с этим ничего уже нельзя поделать", то есть нет никакой реальности, в которой "потерпевший" мог бы получить реальное удовлетворение.
Так или иначе, принципиальная ложь ситуации состоит в том, что "потерпевшему" давно уже не важен сам предмет обиды, семантика этой коммуникации давно уже разошлась с ее прагматикой, но "в тексте" это не фиксируется, и обиженный держит себя, а часто и партнера в несущественной (а часто и несуществующей) ситуации.

В каждом конкретном случае ученику следует обнаружить конкретное собственное проявление этой лжи.

Таким образом, ловушка состоит в том, что в ответ на аналитическое приглашение "рассказать, в чем дело", отрицательная эмоция хочет повторить свою "песню" (может быть, с новыми вариациями).

Чтобы не попасться в эту ловушку, работающий должен быть в достаточной мере дистанцирован от собственной отрицательной эмоции. Он должен относиться к ней ВСЕРЬЕЗ, но, как уже было сказано, более всерьез, чем относится к себе она сама. Потому что "она сама" привирает (первый ранг), знает, что привирает (второй ранг), и прощает это себе (третий ранг). А работающий (с помощью терапевта-аналитика) должен выяснить, как реально (нулевой ранг) обстоит дело, и не позволять себе ни на йоту отклоняться от этой психической реальности.

Я не случайно упомянул здесь терапевта-аналитика. Дело в том, что чаще всего отрицательные эмоции живут на многообразных и сложных переносах, проекциях, смещениях, сгущениях и пр., что требует именно аналитического подхода. Впрочем, для практической работы в некоторых (хотя далеко не во всех) случаях может быть достаточно просто обнаружения привкуса лжи, на которой основывается отрицательная эмоция. Может оказаться достаточным, если можно с полной убежденностью сказать ей: "Ты лжешь!" – и она потеряет свою силу.

Как говорил Гурджиев, хуже всего, если вы убеждены в "справедливости" своей отрицательной эмоции. Но "благая весть" (как любят говорить американцы) состоит в том, что отрицательная эмоция всегда содержит субъективную (обнаруживаемую в прагматическом аспекте коммуникации) ложь, хотя часто прячется за объективной (то есть чисто семантической) "правильностью".

Следующий важный аспект работы состоит, как и в случае с привычками, в исследовании различных функций, которые "прикреплены" к данной отрицательной эмоции, выполняются ею. У тех, кто работал над привычками, уже есть некоторый опыт такого рода анализа. Поэтому здесь я остановлюсь только на двух крайне важных, но частных аспектах этой темы.

Первый, как мы уже говорили, состоит в том, что отрицательные эмоции – привычный и типичный для нашей "культуры" канал эмоциональной связи между людьми. И действительное горе состоит в том, что если они убираются, то часто ничего другого просто не остается. Здесь с полной неотвратимостью действует закон, о котором Гурджиев однажды сказал Успенскому: "Ничто так не разделяет людей, как Работа".

Человек, "выдирающийся" из сети отрицательных эмоций, часто одновременно с этим теряет привычные связи с людьми, которые раньше казались "близкими". Как правило, он пытается "заставить" их тоже "работать над собой"; иногда это удается, чаще – нет.

Это ситуация, с которой приходится примириться. Тут я не могу избежать "высокого стиля", напомнив, что свобода стоит очень дорого. Как сказано в классической книге: "Пусть мертвые хоронят своих мертвецов". Ученику же предлагается "взять свой крест и следовать за Учителем".

И здесь есть "благая весть". Все, кто когда-либо проходил этот участок пути, подтвердят, что, лишившись "человеческих" (на самом деле псевдочеловеческих, лучше сказать – "адских") связей с другими людьми через отрицательные эмоции, человек вовсе не остается в одиночестве, как многие боятся. Напротив того, он быстро обретает реальные эмоциональные связи, иногда с теми же самыми людьми, иногда – с другими, которые начинают ему гораздо больше нравиться.

Еще одна важная функция отрицательных эмоций состоит в том, что ими пропитан, пронизан, а часто на них держится, как на остове, наш "образ себя". Конечно же, "я" – это тот самый "недотыкомка", неудачник, неумеха, невезучка, которого все обижают, которого никто не любит, на котором все только "возят воду", – и прочее в таком роде. И это дает обладателю такого "образа себя" множество "преимуществ" в жизни: "Чего вы хотите от человека с деревянной ногой?"

Не соблазняйтесь "крайностью" этого примера. Конечно, мы с вами "не такие". Или только "немножко такие". Насколько? В чем? Кем или чем я буду, когда у меня не будет вот этой, конкретной отрицательной эмоции? Кем или чем я буду, когда у меня не будет целого слоя отрицательных эмоций – тех, которые я сейчас, сходу, могу в себе увидеть? Узнает ли меня тогда, как в известном стихотворении Маршака ("Из английской народной поэзии"), моя любимая собачка?
Одним словом, сюда вполне подходит схема знаменитого вопроса, который Эрик Берн задал алкоголизирующейся старушке: "Мадам, что вы будете делать, когда бросите пить?" Потому что отрицательные эмоции, – еще одно, последнее "уподобление", – очень похожи на разного рода "зависимости": алкогольную или наркотическую. Похожи психологически, биоэнергетически, поведенчески и во многих других отношениях.
Так что мы вполне можем воспользоваться, в заключение этой главы, прекрасными лозунгами, которыми снабдила нас наша замечательная культура:

"Пьянству – бой!

"Ударим автопробегом по бездорожью!"

---

Часто доводилось слышать про кризис 30 лет. Мол, люди в этом возрасте разочаровываются во всем, что успели совершить. Что для них открывается безжалостная бессмысленность их жизни такой, какой они сделали ее к 30 годам. Что они не хотят больше ходить на свою работу, что не хотят свою семью и не любят свою жену. Говорят, однажды в 30 лет человек просыпается и понимает, что дальше по этой дорожке он идти не в состоянии. Что он шел совершенно не туда...
Я пообещала себе, что у меня не наступит такой ужасный день. Я пообещала себе, что не позволю себе обманываться, что моя дорожка будет правильная с самого начала.
В страхе, что однажды я всё выброшу на свалку, в итоге я не приобрела ничего. В страхе прийти в тупик я не сделала ни шагу вперед.
Я давно осознала, что человеческая жизнь - это постоянный поиск. Но, как ни забавно, так и не применила это к собственной жизни. Я запретила себе поиск. Чтобы не ошибаться.
Живем-то один раз. И молодость - одна. Нельзя было разменивать её...
Всему на свете я сказала "нет". Не нашла ничего достойного, чтобы потратить на это свою драгоценную жизнь. Вот и потратила ни на что.
Сейчас, с такими мыслями, очень хочется пожалеть себя и заплакать. Но я не делаю этого.

Путь к самостоятельности, ответственности и взрослению тяжел. Я ползу по нему, как по раскаленному песку в гору. На каждом шагу проваливаюсь, съезжаю вниз, глотаю горькую пыль.

Тут меня понесло в размышления о работе, читать это неинтересно.

Во мне не находит разрешения противоречие: работать за еду или все-таки по зову сердца? Все вокруг говорят, что я слишком серьезно отношусь к поиску работы. А я думаю, это потому, что они сами все привыкли жить отдельно, а работать отдельно. Как будто их не один человек, а два. Мой выбор прост - работой должно быть любимое дело. И точка. За еду продают себя в рабство несчастные, заблудшие души. А я не такая.
К сожалению, любимого дела у меня нет. И это делает мой выбор фатальным.
По логике выходит, что я не не такая. Выходит, что я самая обычная несчастная заблудшая душа.
И что работать за еду - сейчас моя прямая обязанность.

Я готова работать за еду. Я знаю, как это делается, и легко найду такое место. Но останавливает страх, что рабская жизнь поглотит меня. Что повторится сценарий, который я обещала уничтожить.
Останавливает и еще кое-что. Человек не может отказаться от своих талантов. Божественной природой в каждого из нас заложены особенные черты. И для каждого есть то особенное дело, для которого он годится лучше остальных. В землю зарывать таланты нехорошо. Забить на свои дарования означает похоронить всякую возможность жить с открытыми глазами.
Мне стыдно устраиваться на работу курьером, или официантом, или продавцом, или конюхом. Мне стыдно приходить со своим образованием, со своей молодостью, со своим здоровьем, со своей красотой на такую работу. С другой стороны, я ничего не умею. Соответственно, хорошие места для меня закрыты. Все вакансии поделились на два типа: которые не годятся для меня и на которые не гожусь я сама.
Времена подмастерьев прошли. За освоение ремесла мы должны платить из собственного кармана. Это невозможно, если карман пуст. Его невозможно наполнить, если ты не владеешь никаким ремеслом (в общем смысле этого слова).
Бесплатное среднее специальное и высшее образование - это великолепно. Отчасти оно реально помогает выйти из порочного круга неимущего неумёхи. Тем, кто выбрал своё образование правильно.
Тем же, кто не выбрал себя, ни одна работа не в радость.

Чтобы сдвинуться с мертвой точки, я должна сделать шаг назад. Шаг вниз. Более того, я должна сконцентрироваться, сжаться, напрячься. Я должна найти работу, которая даст деньги на еду, но которая оставит много свободного времени. И в это свободное время надо приложить все усилия, чтобы выстрелить, наконец, в правильном направлении. Собрать все свои желания, умения, способности, все свои возможности и средства, чтобы определиться с дальнейшим курсом.
Для этого хорошо бы научиться говорить себе и окружающим правду. И научиться говорить "да" быстрее, чем "нет".