Slave never dreams to be free. Slave only dreams to be a king.
Пресс.
Вы бывали когда-нибудь под прессом?
А цените ли вы воздух, которым дышите сейчас, в комфорте и просторе?
Хах.
Приготовьтесь к обвалу.
Постепенное сжатие тел, замедление времени.
2 часа.
Жажда. Любовь созрела, толпа готова отдаться.
Незнакомцы. Рефлекторное повизгивание. Незнакомцы начинают играть, руки опускаются. Выходит жаба, начинает петь.
В воздух взметаются факи. Русская толпа молча стоит и смотрит на идиота, посмевшего высунуться на сцену. Изредка его посылают на хуй, остальные жестоко молчат.
В перерывах между песнями толпа единогласно скандирует:"Мэнсон! Мэнсон!".
Опускается черный шлейф, все замирает.
Толпа занялась собой. Час. Люди уже не кричат. Курят, в давке выдыхая дым вверх. За шлейфом мелькают блестящие стойки, бегают техники.
Как мурашки по спине, проносятся над головами первые мощные раскаты. Толпа ожила. Пресс.
Он вышел на сцену, плотность первых рядов резко возросла в десятки раз. Люди любят его. Толпа издавала исступленные вопли.
Секунды припева заставляют ритмично прыгать толпу, но уже через пару мгновений всякое движение становится невозможным, и только руки в горячке извиваются, вздернутые к нему.
Оболонь. Хохот в зале. Фонтаны плевков, разломанная гитара, отбитый фонарь. Калейдоскоп костюмов, горящая библия, расстегнутые штаны, секс со сценой.
В дарвиновской борьбе сильнейшие пробивают себе путь к ограждению.
Он довольно высокого роста, на платформах. У него большой размер ноги, узкие бедра, сведенные в походке колени. Он немного раздался в талии, настоящий столбик. Кожа лица неровная, глаза карие, ищут отдельных людей, смотрят на вас. Когда он ложится на сцену, видно поношенные подошвы - он нормально юзает свои ботинки. Он протягивает длинные руки, сидя на корточках на самом краю сцены, он все время с вами, если не уходит в затянутую дымом глубину сцены сменить костюм. Он изображает жест мастурбации и едва ли не достает свой член на обозрение зала; помощник уговаривает его оставить это намерение. Он плюет в каску, прежде чем надеть ее. Он швыряет в толпу свои вещи и получает от нее подарки, он вытирает пот чьей-то кофтой и десятками разбрасывает бутылки смешного пива, едва хлебнув оттуда.
Пиво это, кстати, ходит по рукам. Оно и вправду отвратительно.
Он спускается со сцены перед ограждением. Пресс. Непонятно, откуда задние ряды берут опору для ног, чтобы напирать еще сильнее, но они делают это. Руки готовы оторвать вам голову, чтобы расчистить себе путь к нему.
У него плотное, потное, как и у всех нас в тот час, предплечье, гладкое и немного прохладное. Техник не дает ему толпу, не дает его толпе; но кто-то из парней, замешкавшись, целует его в щеку, пока есть шанс.
Он вылезает на сцену и тыкает на нас пальцем: "Сосите теперь у этого боя". Хах, душка.
В углу сцены, за шторой сидит какая-то фифа в красном. Он пару раз подходил к ней, кажется, целовал. Он обнимал Твигги, заставляя публику визжать от любви, и посылал нам воздушные поцелуи. С лица у него не сходило выражение презрения, власти, но вы понимаете, что он не боится вас, разъяренной массы, он любит вас.
Он кажется немного повернутым на эпатаже, вы не увидите в нем признаков интроспекции. Он весь ваш.
Мы толчемся в гардеробе, а он уже садится в громадный черный автобус, чтобы продолжить свой тур. Кого он любит теперь?..
Вы бывали когда-нибудь под прессом?
А цените ли вы воздух, которым дышите сейчас, в комфорте и просторе?
Хах.
Приготовьтесь к обвалу.
Постепенное сжатие тел, замедление времени.
2 часа.
Жажда. Любовь созрела, толпа готова отдаться.
Незнакомцы. Рефлекторное повизгивание. Незнакомцы начинают играть, руки опускаются. Выходит жаба, начинает петь.
В воздух взметаются факи. Русская толпа молча стоит и смотрит на идиота, посмевшего высунуться на сцену. Изредка его посылают на хуй, остальные жестоко молчат.
В перерывах между песнями толпа единогласно скандирует:"Мэнсон! Мэнсон!".
Опускается черный шлейф, все замирает.
Толпа занялась собой. Час. Люди уже не кричат. Курят, в давке выдыхая дым вверх. За шлейфом мелькают блестящие стойки, бегают техники.
Как мурашки по спине, проносятся над головами первые мощные раскаты. Толпа ожила. Пресс.
Он вышел на сцену, плотность первых рядов резко возросла в десятки раз. Люди любят его. Толпа издавала исступленные вопли.
Секунды припева заставляют ритмично прыгать толпу, но уже через пару мгновений всякое движение становится невозможным, и только руки в горячке извиваются, вздернутые к нему.
Оболонь. Хохот в зале. Фонтаны плевков, разломанная гитара, отбитый фонарь. Калейдоскоп костюмов, горящая библия, расстегнутые штаны, секс со сценой.
В дарвиновской борьбе сильнейшие пробивают себе путь к ограждению.
Он довольно высокого роста, на платформах. У него большой размер ноги, узкие бедра, сведенные в походке колени. Он немного раздался в талии, настоящий столбик. Кожа лица неровная, глаза карие, ищут отдельных людей, смотрят на вас. Когда он ложится на сцену, видно поношенные подошвы - он нормально юзает свои ботинки. Он протягивает длинные руки, сидя на корточках на самом краю сцены, он все время с вами, если не уходит в затянутую дымом глубину сцены сменить костюм. Он изображает жест мастурбации и едва ли не достает свой член на обозрение зала; помощник уговаривает его оставить это намерение. Он плюет в каску, прежде чем надеть ее. Он швыряет в толпу свои вещи и получает от нее подарки, он вытирает пот чьей-то кофтой и десятками разбрасывает бутылки смешного пива, едва хлебнув оттуда.
Пиво это, кстати, ходит по рукам. Оно и вправду отвратительно.
Он спускается со сцены перед ограждением. Пресс. Непонятно, откуда задние ряды берут опору для ног, чтобы напирать еще сильнее, но они делают это. Руки готовы оторвать вам голову, чтобы расчистить себе путь к нему.
У него плотное, потное, как и у всех нас в тот час, предплечье, гладкое и немного прохладное. Техник не дает ему толпу, не дает его толпе; но кто-то из парней, замешкавшись, целует его в щеку, пока есть шанс.
Он вылезает на сцену и тыкает на нас пальцем: "Сосите теперь у этого боя". Хах, душка.
В углу сцены, за шторой сидит какая-то фифа в красном. Он пару раз подходил к ней, кажется, целовал. Он обнимал Твигги, заставляя публику визжать от любви, и посылал нам воздушные поцелуи. С лица у него не сходило выражение презрения, власти, но вы понимаете, что он не боится вас, разъяренной массы, он любит вас.
Он кажется немного повернутым на эпатаже, вы не увидите в нем признаков интроспекции. Он весь ваш.
Мы толчемся в гардеробе, а он уже садится в громадный черный автобус, чтобы продолжить свой тур. Кого он любит теперь?..