Третья часть Папуша.
читать дальшевсе мы здесь находимся на очень разных уровнях: одни сюда ходят, допустим, девяносто лет и уже все здесь "прошли", а другие пришли в первый или во второй раз. Так вот, помните закон, описанный у Маршака в замечательной истории одного поросячьего семейства. Юные поросята тихо повизгивали, но однажды один из них зашел в загон к большим свиньям, потом прибегает обратно и говорит: "Что же мы делаем?! Свиньи-то хрюкают, а мы здесь повизгиваем". Поросята перестали набирать вес, всячески воплощая комплекс неполноценности. А кончается это стихами:
Мой сын, я тебе эту песню дарю,
Рассчитывай силы свои,
И если сказать не умеешь "хрю-хрю",
Визжи не стесняясь: "и-и!"
Так вот, работайте с тем максимумом, который вам в данный момент доступен, на том уровне, на котором вы находитесь. Очень непродуктивно говорить: "Ах, я должна была бы уже..." Продуктивно делать то, что возможно делать в данный момент, – и еще чуть-чуть.
Было время, когда я много работал со студентами и аспирантами разных ВУЗов. И одной из постоянно повторяющих тем работы была такая: "Я должна написать курсовую работу, а мне не хочется. И я не могу себя заставить. Как мне заставить себя сделать то, чего я не хочу делать?"
Попробуем разложить ситуацию на составляющие. Прежде всего, долженствование всегда имеет собственную коммуникативную структуру: кто-то должен кому-то. Адресатом долженствования (тем, кому должны) может быть внешний человек, а может быть собственная субличность: "Я должен сам себе", – говорит клиент. Впрочем, внешний адресат тоже нуждается во внутреннем "представительстве": даже раба (в отличие от "зомби") нельзя просто "заставить", в необходимости быть исполнительным его приходится убеждать (кнутом или/и пряником). Таким образом, "исполнитель долженствования" оказывается разделенным на "собственно исполнителя" и "прораба" (он же надсмотрщик). В случае, если человек должен "сам себе", мы можем рассадить по отдельным стульям "самого" и "себя".
Как очевидно из рассматриваемой ситуации, отношения между ними далеко не просты. Чаще всего доводы, в соответствии с которыми клиент должен нечто сделать, могут быть вполне понятны, надсмотрщику, но совершенно непонятны исполнителю. А работать-то нужно последнему. Та "я", которая знает, что нужно писать курсовую работу, – это совершенно не та "я", которая будет (если будет) реально ее писать. У той "я", которая должна, в голове отношения с преподавателем (или мамой, или деканатом, ненужное подчеркнуть), а вовсе не формы английского герундия, о которых нужно писать. А у той "я", которой нужно было бы писать про формы герундия, в голове если не ветер, то приглянувшийся студент-однокурсник.
Так или иначе, для того чтобы курсовая была или не была написана, то есть для того, чтобы выйти из клинча, нужно наладить между этими фигурами реальное взаимодействие.
Еще один пример, где проявляются разные субличности. Когда я уже совсем проснулся, пришел в свою наилучшую дневную форму, я начинаю думать, как хорошо было бы вставать пораньше, часов, допустим, в восемь, а не спать до десяти: как бы много я успел сделать. Но на следующий день, когда наступает этот момент, – восемь часов, – и звонит будильник, я открываю полглаза и обнаруживаю, что человек, который сейчас решает, вставать или не вставать, относится к этому совершенно иным образом. У него другая жизнь и другие доводы.
Эта ситуация часто отрабатывается в виде представления о "состояниях": я был в таком состоянии, я был в другом состоянии. Но можно сказать, что "состояния" – либо следствие, либо условие выхода на передний план той или иной субличности. Совершенно бессмысленно здесь говорить о том, как "правильно" рассматривать этот пример, – в категории состояний или в категории субличностей. Достаточно сказать, что, если рассматривать его в категории субличностей, то это ведет к определенной психотехнической практике: субличности можно посадить рядом, попросить их обсудить под-вопросную тему, и тогда, может быть, у той субличности, которая говорит, что хорошо бы мне вставать в семь часов утра (даже еще лучше, чем в восемь) поубавится энтузиазма, и она согласится, скажем, на девять, а у субличности, которой в момент пробуждения надо решать, встану я или посплю еще, поубавится негативизма. По форме это пример из Гурджиева-по-Успенскому, но на самом деле я рассказываю о своем личном опыте, потому что я так и сделал: посадил эти две (на самом деле больше, как мы позже увидим) субличности рядом, и им много чего нашлось сказать друг другу, а в результате моя ситуация по этому поводу сильно изменилась.
Еще одно обязательное условие, которое требует специального аналитического искусства, – участие в переговорах всех (или хотя бы основных) заинтересованных субличностей. Я вернусь здесь к примеру со своим утренним вставанием и немного его разверну. Реально вопрос был вовсе не в том, что мне лень было вставать. Раннее вставание для определенной моей "части" было накрепко связано с состоянием унизительного школьного рабства, когда меня заставляли рано вставать и могли отругать за опоздание, – и все это ради того, чтобы сидеть и слушать, как мой сосед по парте вяло бубнит то, что я и так уже давно знаю. Когда мне удалось объяснить этой своей субличности, что теперь я волен вставать или не вставать по собственному желанию, и ждут меня, когда я встану, интересные и приятные дела, – ситуация сильно изменилась.
С теоретической точки зрения можно вспомнить, что все основные психические функции возникают в результате интериоризации (вбирания внутрь "себя") определенной внешней коммуникации. В этом смысле субличность – это функция (или набор функций), отягощенная личностными особенностями участников интериоризованной коммуникации, вообще "загрязненная" ("контаминированная", пользуясь словечком Эрика Берна) привходящими обстоятельствами [6]. Иными словами, субличность появляется тогда, когда функция или функции выполняются в некоторой определенной (не имеющей необходимого отношения к делу) "манере" и с "добавками", часто далеко не желательными.
Чтобы можно было осуществить перемену исполнителей функции, клиент должен отделить собственно функцию, которая ему необходима, от "добавок", которые портят ему жизнь. Для этого нужно вернуться к исходной коммуникации (которая интериоризована в виде рассматриваемой субличности) и посмотреть на нее новыми глазами. Вот два примера из практики.
Клиентка рассказывает, что хорошо управляется со своими делами на работе и дома, но только при условии, если она сама их себе назначила. Если кто-то (начальник ли, муж ли) говорит, что нужно сделать, – у нее возникает неприятное состояние неловкости, работа валится из рук, и хотя она сама тоже понимает, что сделать ее надо, это дается значительно труднее, чем если бы она делала это по собственной инициативе. Специально следует оговорить, что по многим вербальным и невербальным признакам в данном случае мы имели дело не с простым "подростковым негативизмом": клиентка – вполне взрослый человек, как в смысле физического возраста, так и в своих отношениях с окружающими.
В результате расспросов выясняется, что в ранние школьные годы у нее была учительница, которая очень ее не любила и каждое "ценное указание" сопровождала добавками уничижительного характера. Обобщенно эту коммуникацию можно выразить так: "Ты настолько глупая и скверная девчонка, что тебе специально приходится говорить о том, что другая сама догадалась бы сделать". Разумеется, у девочки это не вызывало энтузиазма. Но вместе с тем, по-видимому, учительница каким-то образом заняла важное место, и коммуникация с ней интериоризовалась настолько, что каждый раз, когда клиентке говорили, что надо сделать, – теперь уже без всяких дополнительных нагрузок, – она чувствовала себя "нехорошей" и униженной.
Выход из этой ситуации таков. Мы вернулись к первоначальной коммуникации и постарались выяснить, что же такое не нравилось этой учительнице. Выяснили, что у нее были свои дополнительные причины (для нашей темы несущественно, какие именно) не любить девочку. Когда с позиции взрослого человека это понято, коммуникацию можно "переиграть", не принимая "добавки" на свой счет.